Зорге. Под знаком сакуры

Шифровка, которую Клаузен послал в Центр, была небольшой, но очень многого стоила — в конце концов, стоила жизни группе Зорге, — Рихард это ощущал и с сожалением думал о тех, кто сидит в Москве и принимает радиограммы из Токио — понимают ли они это? Понимают ли, что здесь не менее опасно, чем на фронте, в окопах, на которые накатывается кричащая вражеская цепь? Вот эта шифровка: «Наша миссия в Японии выполнена. Войны между Японией и СССР удалось избежать. Верните нас в Москву или направьте в Германию».

Рихард хотел подписать шифровку новым своим псевдонимом «Инсон», но, помедлив, качнул головой отрицательно и подписал старым — «Рамзай».

Шифровка была перехвачена службой полковника Осаки. Разгадать ее не удалось, но это для Осаки уже ничего на значило: он мог показать пальцем на врагов Японии и ее союзницы Германии и был в этом твердо уверен — это они!

Вызвал к себе майора Икеду, тот явился через несколько мгновений, Осаки даже рот закрыть не успел, майор будто бы находился за дверью, дежурил специально, — поклонился полковнику и замер в ожидании приказа. Что-то в движениях и жестах Икеды было механическое, словно не человек это был, а машина.

— Икеда, — произнес Осаки задумчиво, и майор готовно обнажил свои лошадиные зубы, такими челюстями он может перекусить пополам кого угодно, хоть собаку — перекусит ведь и не подавится, — Икеда, что там дало совмещение перехвата радиопередачи с данными наружного наблюдения?

— Во время радиопередачи ни Зорге, ни Клаузена не было дома.

— А где они были?

— Зорге — очень лихой водитель, его машина ушла из-под наблюдения.

— Куда конкретно ушла?

— В сторону залива.

— Передача шла с акватории залива, Икеда… Вот и делай выводы. Если ты, конечно, не дурак.

Икеда не был дураком, и Осаки знал это.

— Выводы сделал, — поспешно проговорил Икеда и вновь обнажил свои крупные опасные зубы.

— Не торопись, — остановил его Осаки, — нам пока не дали отмашку сверху. Дадут отмашку — будем действовать.

— Вы знаете, Осаки-сан, я выполню любой ваш приказ в любое время, каким бы трудным он ни был.

— Знаю, Икеда, потому и ценю тебя, — милостливо произнес полковник.

Четвертого октября — день рождения Зорге. Рихарду исполнилось сорок шесть лет. Сорок шесть — это много или мало? Много и одновременно мало. Возраст зрелый, когда и голова работает с полной отдачей, и внутри сидит неистребимая жажда действовать, и в сердце дырок еще нет, и ноги — даже перебитые — служат исправно: в общем, самый продуктивный, как говорят научные черви, возраст.

А с другой стороны, уже пройдена середина жизни, скоро предстоит «завернуть за угол дома», как говорят французы, а уж за углом дорожка жизненная покатится по ступенькам вниз, на дно оврага, и будущий юбиляр понесется по ней с нарастающей скоростью, в голову ему все чаще и чаще будут приходить мысли о вечном, нетленном, высоком, хотя сам он будет опускаться все ниже и ниже.

С третьей стороны — еще не вечер, как сказал сам Зорге, еще не все утрачено, не все песни спеты, не все бутылки с виски осушены, не все женщины получили от него подарки… Зорге не выдержал, улыбнулся скупо, кончиками, углами губ.

Нарядился он в этот день в самый лучший свой костюм — синий, с едва приметной полоской, в нагрудный карман вогнал платок в тон рубашке, галстук новый повязал и туфли надел новые, недавно купленные, модные, с перфорированным рисунком и антрацитовыми тенями по швам и перфорации.

Туфли эти Зорге прозвал «малиновыми» — в них, сквозь тени, впитавшиеся в дорогую кожу, проступал глубокий малиновый цвет — сочный, звучный… Туфли эти Рихарду очень нравились. И малиновый цвет нравился, Зорге не думал даже, что ему может быть люб этот «дамский» цвет, но что было, то было, проклюнулось в нем что-то, ранее дремавшее, в тон туфлям он даже приобрел себе очень модные очки в темной малиновой оправе.

Смешно, конечно, подбирать очки в цвет ботинкам, но что было, то было. Исии нравилось, когда Рихард украшал свою физиономию малиновыми очками.

Он сидел в небольшом ресторане «Ломайер», недавно им открытом, — здесь было очень уютно, — Исии должна была прийти сюда. Перед Зорге стояло серебряное ведерко, из ведерка, словно два орудия, торчали горлышки двух бутылок шампанского. Зорге решил отметить свое сорокашестилетие только шампанским, больше ничем.

Голова была тяжелой, думать не хотелось — совсем не хотелось думать, буквально ни о чем, словно бы голова была дадена ему только для того, чтобы нахлобучивать на нее шляпу. Он выдернул из ведерка бутылку и, ловко крутанув ее в руке, налил себе шампанского — пенистая струя выхлестнула из горлышка винтом, мигом наполнила фужер.