Зорге. Под знаком сакуры

Зорге, окунув губы в пузырчатую пену, отпил немного. Напиток был горьковатым, сухим, от него во рту словно бы электрический ток возник, искры покалывали язык, нёбо, покалывать начало даже ноздри, вот ведь как. Зорге, гася в себе этот вкус, улыбнулся едва приметно. Он сидел один, никого из друзей на день рождения не пригласил — ни Клаузена с Анной, ни Вукелича с Иосико, ни профессоршу, специализирующуюся на народной музыке, большую мастерицу игры на клавесине, никого — только Исии Ханако. А Исии задерживалась — все-таки на ней держался ресторанный репертуар, в «Рейнгольде» Исии шла первым номером. А когда первого номера не оказывалось на месте, гости бывали недовольны.

Он попробовал представить себе осеннюю Москву, Катю, но ни Катя, ни Москва в голову не шли, в голове было пусто. И тяжело. Это — от усталости. Рихард вспомнил, как после поездки в Гонконг, где он познакомился с Исии, пришел в ресторан «Рейнгольд» — «Золотой Рейн» в переводе (японцы называли этот популярный ресторан «Рейн-гордо»), также в день своего рождения — четвертого октября. Рихарду тогда исполнилось сорок — счастливая была пора… И он был счастлив. Рихард не заметил, как хрустальный фужер в его руке опустел.

Вновь потянулся к серебряному ведерку, извлеченную из льда бутылку ловко зажал пальцами, крутанул, шампанское вновь выхлестнуло из горлышка крученой струей. Посмотрел на часы: где же Исии?

В тот раз в «Рейнгольде» он также отмечал свой день рождения один, и перед ним стояло точно такое же серебряное ведерко, из которого, как два ружейных ствола, торчали горлышки двух бутылок шампанского… Исии Ханако выступала в тот раз великолепно и, хотя в ресторане было много людей, она пела и танцевала только для одного — для Рихарда Зорге.

Сейчас он ждал Исии в «Ломайере». Исии приехала через полчаса, протянула Рихарду маленький, очень красиво составленный букет цветов, поставленный в глиняный горшочек.

— Шесть лет назад, когда я отмечал свой день рождения в «Рейнгольде», ты мне подарила точно такой букет в изящной глиняной посудине, — неожиданно вспомнил он, — это свежо в голове, — он коснулся рукой виска.

— Да, — ответила Исии с далекой улыбкой, — только было это не в «Рейн-гордо», а на следующий день, когда мы поехали в Гиндзу…

— Ну и память у тебя, — восхищенно произнес Зорге. — Со мною ты тогда была еще на «вы». А я, грубый человек, уже перешел на «ты».

Исии действительно на следующий день принесла цветы в глиняном горшочке, протянула его Зорге со словами, что букет будет жить долго, месяца полтора, надо только раз в три дня менять в горшочке воду, и Зорге обрадованно пообещал, что будет делать это обязательно, а потом заявил:

— Могу менять воду чаще — раз в день.

— Не надо, — с улыбкой попросила Исии, — слишком хорошо — это тоже плохо.

Они поехали в Гиндзу. Гиндзу Зорге уже успел полюбить — это был самый симпатичный, самый раскованный район Токио, тут любой человек, даже самый стеснительный, чувствовал себя в своей тарелке.

— Что тебе подарить? — спросил у Исии Зорге. — Какую пластинку?

— Итальянца Джильи, — попросила Исии — назвала первое имя, пришедшее ей в голову. Музыку Джильи она любила.

Зорге все понял и отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я лучше подарю тебе Моцарта.

Глаза у Исии загорелись, она согласно кивнула в ответ: Моцарт — это хорошо, это очень хорошо, потом подняла тонкий указательный палец:

— Один писатель точно подметил: «Веселый, озорной, мудрый Моцарт, полный свободы, весны, любви…»

— Неплохо, неплохо, — заметил Зорге.

В шумной Гиндзе они тогда провели полдня — Зорге заходил с Исии в магазины, слушал пластинки, любовался девушкой — ему не хотелось отпускать ее от себя, он словно бы помолодел лет на десять и делал все, чтобы задержать Исии. Это ему удалось.

Сейчас, появившись в «Ломайере», Исии выглядела так же юно и привлекательно, как и тогда, в Гиндзе.

— Спасибо тебе за долгоиграющий цветок, — поблагодарил Зорге.

— Это еще не все, — Исии распахнула сумочку и извлекла оттуда небольшую бархатную коробку, улыбнулась Рихарду. Улыбка у Исии была очень красивой — будто с рекламного плаката.

— Что это? — Рихард взял коробочку в руки.

— Посмотри!

Внутри лежал прозрачный камешек яркого оранжево-красного цвета, очень похожий на балтийский янтарь, но это был не янтарь — что-то другое. Имел камешек форму сердца, был тщательно отполирован, оглажен, Зорге подумал: а ведь это Исии сделала своими руками, тонкими пальцами, улыбнулся ответно — внутри у него родилось что-то теплое, нежное… Проговорил тихо:

— Настоящее сердце. Что за камень?

— Сердолик.

— Сердолик, сердолик… Что-то я слышал о нем.

— Один из самых предрасположенных к человеку камней. Приносит счастье, оберегает от дурного глаза, положительно влияет на здоровье, снимает боли, улучшает настроение — и все сердолик.

— Не камень, а бесценное наследие доктора Авиценны.

— Не смейся.

— А я не смеюсь, Ханако. Скорее наоборот.

Улыбки на лице Зорге действительно не было. Не было улыбки и на лице Исии. Неожиданно Зорге понял, — точнее, разглядел, — с Исии что-то произошло, спросил наугад: