Зорге. Под знаком сакуры

— Вам надо расстаться с доктором Зорге. Иначе… Иначе «кемпетай» достанет вас.

Из ресторана Исии поехала домой к Зорге. Рихард вел машину аккуратно, словно бы боялся где-нибудь на повороте зацепить колесом за угол дома и завалить непрочное строение.

Дома Зорге выпил две чашки кофе, поймав напряженный взгляд Исии, произнес тихо:

— Ничего, мое сердце две чашки выдержат, не тревожься. Я хочу еще немного посидеть за пишущей машинкой.

Он барабанил пальцами по клавишам машинки минут сорок, потом прервал работу и отодвинул машинку в сторону. Повернулся к Исии — та в этот вечер не пошла вниз, осталась ночевать наверху, и еще не спала, лежала в постели с открытыми мокрыми глазами и смотрела на Зорге. Рихарду показалось, что у него самого глаза тоже влажные.

— К сожалению, Мацунага прав, — произнес он голосом, неожиданно дрогнувшим, очень тихим и четким, — уж слишком здорово раздразнили мы это гусиное стадо… Я буду очень тосковать по тебе, но ты ко мне не приходи.

— Я боюсь, — шепотом проговорила Исии. — Но боюсь не за себя — за тебя боюсь.

Зорге понимающе качнул головой.

— Если бы ты знала, как я боюсь за тебя, Ханако, м-м-м… «Кемпетай» — полиция подлая, от человека не отойдет, пока не добьет его.

— Все равно, — прошептала. Исии, — мне «кемпетай» не страшна.

Он улыбнулся кротко, тепло и одновременно горько, вытянул раненую ногу, стукнул по колену кулаком.

— Знаешь, как бывает плохо, когда в холода болит раненая нога, — Зорге не выдержал, покрутил головой, с шипеньем втянул сквозь зубы воздух, — выть хочется, так сильно болит нога. А у скольких солдат болят простреленные руки и ноги, кто знает? А сколько таких солдат, как я, гниет на полях войны? Воровство — вот что такое война, Вишенка. Человек — маленький бедный солдатик. Когда начинается война, солдатик не может сказать «Я не хочу» или «Не могу», он выполняет долг и идет на фронт, под пули. А я… я стал умным, потому и делаю сейчас все, чтобы войны больше не было, — он умолк на несколько мгновений, размышляя, насколько далеко имеет право уйти в этом разговоре, какую степень откровенности может допустить. — Стараюсь, во всяком случае, делать так, — произнес он едва ли не машинально. — Это моя работа, понимаешь? Моя настоящая работа.

Исии заплакала, прижала к глазам ладони, потом отерла кончиками пальцев ресницы.

— Цинашима-сан сказал, что за тобой усилена слежка. Тебе не верят.

— Ну и что? — прежним тихим ровным голосом произнес Рихард и продолжил о себе в третьем лице: — Зорге делает хорошее дело. Война страшна, человек не может быть в военную пору счастлив… Повторяю: Зорге старается делать хорошее дело. Потом я умру. Это правда — я умру. Что поделаешь… Но зато люди будут счастливы. И ты будешь жить. Все складывается так, что, если Зорге не погибнет, вам будет трудно жить… Вам, японцам. А если я сделаю свою работу, то поверь мне, японцы будут счастливы. — Рихард поднялся со стула, стремительно переместился к Исии, вытащил из кармана шелкового халата платок, отер им ее глаза. Проговорил ласково: — Вишенка, — повторил, смакуя слово, сам звук, составные части его: — Вишенка!

Потом вновь заговорил о войне, которую он пытается предотвратить. Говорил он сбивчиво, неровно, как-то горячечно, глотая буквы, иногда проглатывал целые слова, таким Исии еще не видела Рихарда, но это был он, дорогой для Исии человек, единственный, может быть, в мире — других таких нет. И верно, нет.

У Зорге, как у всякого европейца, был акцент, по-японски чисто может говорить только тот, кто тут родился и прожил в Токио лет двадцать, не меньше, — но акцент не портил речь Рихарда, был очень привлекательным, даже пикантным, в Зорге можно было влюбиться только за один акцент. Исии очень любила Рихарда. Но не за акцент…

— Я постараюсь сделать все, чтобы защитить тебя, — сказал Зорге[1].

Лицо его потяжелело, резко обозначились складки, протянувшиеся от носа ко рту. Исии понимала, о чем говорит Зорге, и вместе с тем ничего не поняла. Рихард засек это, прервал речь и, ласково погладив Исии ладонью по щеке, прошептал нежно: «Спи, спи…», потом вновь пересел к столу.

— А ты когда ляжешь? — успокоенная, со слипающимися от усталости губами, прошептала Исии. — Ты тоже ложись спать.

— Мне надо еще немного поработать и кое-что обдумать.

Утром Зорге исчез из дома раньше, чем Исии проснулась. Ее разбудил яркий солнечный свет, острым, тонким, как спица, лучом, пробившимся сквозь опущенную на окно бамбуковую циновку, пробежался по лицу Исии, пощекотал нос, переместился на одну щеку, потом на вторую. Это было похоже на колдовскую игру. Исии чихнула и открыла глаза. Все происходило, как в детстве, давно она не ощущала себя так легко, как сейчас.

— Рихард! — позвала она громко, потянулась с силой — у нее, кажется, захрустели все до единой косточки, и не только косточки, запели все мышцы. — Рихард!