Зорге. Под знаком сакуры

На сцене висел большой портрет Гитлера. Гитлер был похож на старого кота, объевшегося сметаны, щеточка усов на его лице сально лоснилась.

После собрания был накрыт стол с крепким баварским пивом, бюргерскими копчеными сосисками и вонючим пятидесятиградусным шнапсом; тем, кто был послабее духом и брюхом, предложили чай со свежими сладкими булочками, еще теплыми — их недавно вытащили из печи.

Собравшиеся остались довольны — все вкусы были учтены. После первой стопки шнапса шум в зале поднялся невообразимый. За первой стопкой последовала вторая. Тут Зорге и нашел возможность уединиться на несколько минут с Ходзуми, хотя штука эта сложная — уединение среди галдящих, пьющих и закусывающих людей.

— Все, вопрос решен окончательно, — сказал Одзаки, — Япония не будет нападать на Россию.

— Решение окончательное? — не поверив, переспросил Зорге.

— Окончательное и бесповоротное, — подтвердил Ходзуми Одзаки. — В вопрос вмешались наши финансовые воротилы. Последнее слово было за ними, а не за генералами.

— Куда же направят свою разрушительную энергию господа генералы?

— В Тихий океан.

Вот, собственно, и все. Эти сведения надо было срочно передать в «Мюнхен», в Центр, после чего — все, финиш, можно ложиться на дно. Рихарду показалось, что ему даже дышать сделалось легче, он улыбнулся, налил себе из бутылки шнапса; это был напиток хоть и крепкий, но обладал одним хорошим свойством — после него не болела голова, и выпил залпом.

Жара спала внезапно, словно бы кто-то на небесах дал команду отключить отопление, и приказ этот был безотлагательно выполнен, из океана принесся свежий ветер, запел свою песню в телеграфных проводах, небо посерело, солнце съежилось, будто было сшито из шагреневой кожи, на землю начали падать желтые листья.

И хотя была пора осенняя — по календарю, — осень еще не наступила.

Машину свою Зорге в этот раз оставил в трех кварталах от своего дома, сделал это загодя, утром, покидая дом свой, на улицу Нагадзакамати не стал выходить, задами пробрался на соседнюю улочку, благополучно увернулся от топтунов из «кемпетай», сел в автомобиль и поехал за Клаузеном.

Клаузен, предупрежденный по телефону, также сделал боковой маневр, обманул приставленный к нему «почетный караул» и, запыхавшийся, вспотевший, уселся в машину рядом с Рихардом. Отдуваясь, вытер ладонью лоб.

— Фу-у-у!

Зорге огляделся — не привел ли Клаузен за собою хвост? Нет. Макс сработал чисто — ни одного топтуна. Зорге одобрительно хлопнул его по плечу:

— Молодец, Макс, научился из бороды вычесывать блох.

Клаузен не остался в долгу:

— Каков учитель — таковы и ученики. У тебя и не такому научишься.

Утро было в разгаре. Земля после горячего лета потемнела, сделалась колючей и неуютной, с деревьев густо полетели листья — что-то рано начала осыпаться зелень, — неуютная колючесть природы рождала в душе печаль, какую-то странную неустроенность, будто человек не был созданием природы, попал на родную землю случайно, прилетев из иных миров…

По обе стороны шоссе проносились маленькие игрушечные домики, исчезали в дымке пространства, на обочинах в стаи собирались птицы — на зиму они уйдут куда-нибудь на юг, на райские острова, где всегда царит лето.

А Токио хоть и жаркий город — такой жаркий, что на асфальте на открытом солнце можно запекать яичницу и даже готовить чай, — но зимой улицы токийские покрываются снегом. Снег падает часто — крупный, с ладонь величиной, влажный, такого снега ни в России, ни в Германии не бывает.

— Это будет, наверное, последняя наша передача в Центр, — сказал Зорге. — После этого мы должны будем на несколько месяцев остановить свою работу. Я шкурой чувствую — нас обложили не просто плотно, а очень плотно.

— Я тоже чувствую, — вздохнув, пробормотал Клаузен, вгляделся в дорогу, заморгал глазами часто, болезненно, словно бы под веки ему что-то попало, какая-то соринка, щепка, вызвавшая резь и слезы.

— Меньше эмоций, Макс, — покосившись на него, произнес Зорге, — все будет в порядке.

— Ты знаешь, где бы я сейчас хотел очутиться? — неожиданно спросил Клаузен.

— Знаю.

— Где?

— В России, где же еще? Верно?

— Верно.

Шхуна рыбака Муто спокойно покачивалась на воде у самого берега — это было одно из глубоких мест, выбранных Муто, где можно было подойти почти к самой кромке прибоя, тут прямо около уреза начиналась глубина, дно косо уползало вниз, в голубую темноту, в которой вспыхивали и гасли гибкие пятна: места здешние были рыбными, под дном шхуны ходили косяки рыбы, попадали на свет и, испуганные, снова исчезали в голубой темноте.

Муто стоял на палубе и, забавно топорща седые нерпичьи усы, курил маленькую глиняную трубку, пускал клубы дыма, крохотная трубка у него работала, как печка, — увидев гостей, он приветственно поднял руку. Зорге загнал машину за большие, мученически изжеванные камни (наверное, это были остатки вулканической лавы, выплюнутой на поверхность земли), чтобы приметный автомобиль его не был виден с дороги, выбрался наружу.

— Хорошо-то как тут, Господи! — не смог он удержаться от восторженного восклицания, потянулся с силой, так, что кости захрустели.