Зорге. Под знаком сакуры

— Ну хорошо-о, — зловеще протянул Оохаси, — мы сейчас применим к тебе прием, который называется «Змея лишается своей кожи ради королевского жаркого». Знаешь, что это такое? — Оохаси вгляделся в глаза узника, ничего в них не обнаружил, даже простого любопытства не обнаружил, боднул головой воздух и произнес: — Мы подвешиваем клиента за пальцы ног и начинаем поджаривать его снизу — о-очень эффектный прием, развязывает языки и не таким героям, как ты. Превратим тебя в королевское жаркое и скормим сторожевым собакам. Им, беднягам, ведь тоже надо что-то есть. Ну, не молчи, не молчи, Зорге, подними мне настроение…

Зорге продолжал молчать, устало смежив веки. Оохаси снова выставил перед собой руку с двумя пальцами-рогульками, ударил Рихарда в низ груди, в разъем, где расположено солнечное сплетение. Зорге сдавленно охнул.

— Не молчи, не молчи, — проговорил Оохаси, стараясь нагнать в голос доброжелательные нотки, — ответь только на один вопрос, и я больше не буду к тебе приставать — на кого ты работаешь? — В следующий миг он поправился: — Точнее, на кого работал?

Вглядевшись в лицо Зорге, Оохаси раздраженно поморщился: ему показалось, что человек этот не слышит его вопроса. Оохаси помял пальцами правую руку, сам кулак — отбитые костяшки здорово ныли. Бить больше нельзя было — завтра заявится германский посол, увидит следы побоев и взовьется до потолка: как это так, в дружественном Токио пытают немецкого дипломата? Протестная нота обеспечена, на карьере несчастного инспектора будет поставлена точка.

Ему сделалось жаль себя.

— Й-й-йех! — неожиданно взвизгнул Оохаси и вновь всадил кулак в тело Зорге, в старое место, в разъем грудной клетки. — Ты у меня, собака дохлая, обязательно заговоришь. Й-йех! — Он опять всадил кулак в разъем грудной клетки Рихарда, приблизил свое лицо к лицу Зорге — хотел увидеть в глазах его страх, боль, обреченность, но ничего этого не увидел, в глазах узника не было даже того, что должно быть обязательно: ненависти к своему мучителю.

Инспектор понял, что человек этот находится где-то далеко отсюда, в горних высях, до которых ему не дотянуться, и лицо Оохаси сморщилось мучительно, словно бы не он бил Зорге, а наоборот, Зорге бил его. Лицо Оохаси потемнело, поползло в сторону от злости, он сжал зубы и выдавил сквозь них сплюснутое:

— Запомни, европеец, если ты не скажешь, на кого работал, если не назовешь свое настоящее имя, то, которое было дано тебе при рождении родителями, а не вымышленное, я убью тебя… Понял? И ни один человек в мире не определит, убит ты был или нет — все заявят, что ты умер от сердечной недостаточности… Понял, европеец?

В глазах Зорге — никакого ответа. Он продолжал молчать.

— Итак, отвечай, кто ты, что ты, что делал в Японии, на кого работал? — Оохаси повысил голос — ему важно было одолеть Зорге если не болью, то страхом. — Имей в виду, европеец, у меня в арсенале есть много симпатичных приемов, от которых тебе будет плохо. Один из приемов называется «Одуванчик, теряющий пух». Ты, европеец, даже не догадываешься, что это такое. Тогда вникай. Упрямому человеку, такому, как ты, мы надрезаем по талии кожу, а потом снимаем ее через голову, как рубашку… Понял?

Оохаси вновь вгляделся в глаза Зорге, не засек в них ни одной живой искорки, покачал сожалеюще головой.

— Нет, ничего ты не понял, европеец. Ладно, я человек терпеливый, расскажу еще про один прием, популярный в нашей среде. Называется он «Вас приветствует Фудзияма». Этот приемчик употребляется, когда нет никаких шансов получить от клиента правдивые данные. — Оохаси занимался запугиванием специально, он хотел дожать «клиента»: если того не берет боль, то пусть возьмет хотя бы страх, — и одновременно спасал самого себя: полковник Осаки действительно мог превратить его в обычного сборщика мусора на маисовом поле.

У Зорге приподнялось одно веко, полностью обнажился глаз и Оохаси сделалось холодно — ему показалось, что из-под склеившихся от крови ресниц на него смотрит сама вечность. Оохаси занервничал, взвизгнул и вновь ударил растопыренными в железную рогульку пальцами Зорге под дых. В ответ — ни звука, Зорге стерпел и этот удар.

— Йе-е-ех! — запоздало выкрикнул Оохаси, извернулся хитро, всем корпусом, и просадил Рихарда еще раз, надеясь, что хоть сейчас-то истязаемый закричит, согнется в три погибели, начнет плеваться кровью. Не тут-то было. Опять никакой реакции, инспектор невольно застонал.

— На кого ты работаешь? — исступленно прокричал Оохаси. — Отвечай! Й-й-йох!

Так ничего не добившись от Зорге, инспектор велел оттащить Зорге в камеру.

Ночью в тюрьму Сугамо приехал государственный прокурор — он уже здесь бывал — важный, толстый, в золотых очках и тщательно отутюженном костюме. Зорге опять выдернули из камеры на допрос.

Государственный прокурор был вежлив, расточал улыбки, словно пришел не в тюрьму, а на званый обед, первым делом сказал Рихарду:

— Я хочу, чтобы мы поняли друг друга.

В ответ Зорге лишь усмехнулся, едва раздвинув спекшиеся, в черных струпьях губы.

— Скажите, вы работали на Коминтерн?