Зорге

Зорге в своих «Тюремных записках» тесно увязывал свое военное задание именно с одобрением его партией, и позже это даже вызовет неудовольствие руководства военной разведки. «Как член партии я сразу сообщил в ЦК о своем возвращении, – вспоминал наш герой. – Я вторично встретился со Смолянским, который курировал мою работу с 1929 года. Я сделал доклад для узкого круга сотрудников Отдела [международных связей] и оформил все необходимые партийные процедуры. Там мою работу тоже похвалили. Смолянский говорил, что в партии сложилось очень хорошее впечатление обо мне. Он два или три раза посещал меня, пока я был в Москве, и помогал мне в подготовке к новой миссии. Он с большим энтузиазмом занимался моей предстоящей поездкой в Японию и много говорил о ее важности. В его полномочия не входило давать мне указания, однако мы с ним совместно обсуждали проблемы, возникшие между Японией и СССР после инцидента в Маньчжурии. Он, как и большинство других членов партии, опасался нападения Японии на СССР»[266].

В этих воспоминаниях, написанных, напомним, не только и не столько для потомков, сколько для японских следователей и прокурора, Зорге настойчиво подчеркивает важность своего общения с Григорием Смолянским и другими представителями Коминтерна. Складывается впечатление, что и свою миссию в Китай, и последовавшее потом назначение в Японию «Рамзай» воспринимает как очередную «партийную командировку», что, конечно же, было не так или, по крайней мере, не совсем так. Скорее всего, Зорге следовал своей политике введения в заблуждение следствия относительно истинной принадлежности резидентуры, пытаясь сместить фокус внимания японцев с военной разведки на разведку партийную. Отсюда и странные пассажи о второстепенности, по сравнению со Смолянским, общения с главой Четвертого управления Яном Берзиным: «Ведя со Смолянским такие разговоры, я в то же время завершил отчет для Берзина о своей деятельности в Китае, но мое желание не задерживаться более в Москве не принималось во внимание. Пока же вновь и вновь велись разговоры о зарубежной работе. Даже когда я полушутя спросил, может, найдется для меня какая-нибудь работенка в Японии, Берзин ничего не ответил мне. Однако через несколько недель он сам с воодушевлением поднял эту тему. Он сказал, что руководители ЦК партии, так же как и он, проявили интерес к моей деятельности в Японии, и посоветовал мне немедленно приступить к подготовке. Видимо, после обсуждения военным руководством в Восточном отделе снова решили поручить мне задание в военной области. Берзин после беседы с партийными лидерами самого высокого уровня сообщил мне краткое содержание моих задач в политической сфере. Их план состоял в том, чтобы поручить мне детально разобраться с обстановкой в Японии, непосредственно на месте тщательно изучить возможности разведывательных операций, затем при необходимости кратковременно вернуться в Москву и после этого окончательно решить вопрос о моей будущей деятельности. В московском центре считали работу в Японии чрезвычайно сложной, но важной, и потому рассматривали такой подготовительный этап как абсолютно необходимый»[267].

Не до конца понятно, действительно ли Зорге изначально видел свою командировку в Токио как выполнение политического задания по уяснению обстановки в Японии, или ему таким представлялось это спустя годы, ибо именно к такому состоянию дел он и пришел в итоге. Несомненно другое: военная разведка не могла не ставить перед своим резидентом военных задач. Понятно, что сказанное Зорге в тюрьме было сказано для прокуроров. В реальности же Центр если и относился к самоопределению «Рамзая» сквозь пальцы, то только до определенного этапа и – затем – с нового, столь же определенного момента.