Зорич

Поди проверь, так ли было, но впечатлительные матроны, роняя крупные, с горошины, слёзы в чашки с чаем, ревели белугами. Коалиция встревоженных женщин росла, критическая масса росла, как снежный ком, росла, росла и рухнула. Случилось это на ярко освещённой цветными огнями площадке у дверей варьете, поздно, чуть не за полночь. Раскрылись широкие мозаичные двери, и, догоняя опередившие её клубы ароматических духов, за порог в окружении галантных кавалеров ступила красным атласным башмачком мадемуазель Гренье. Запредельно счастливая, окружённая любовью и восхищением. Да и вечер был сам по себе достаточно хорош. Но что такое природная благодать перед людской злобою? Если бы знать бедной Мари, что всё так скверно кончится… Но откуда ей знать, ведь пьесы нашей жизни не нами писаны.

Из темноты за пределами освещённого появилась толпа злобных фурий. И тут такое началось, что лучше опустить детали, и без них зрелище было преужасное. Разъярённое крыло самых агрессивных из коалиции горожанок, разметав в стороны поклонников мадемуазель, а некоторым и деваться было некуда при всём их желании, ибо заметили они в оппонентах Гренье собственные житейские половины. И благоразумие победило в них, может, и присущие им галантность и рыцарскую доблесть. Но не такой была Мари, у маленькой курочки оказалось большое сердце птицы, символа Франции.

В словесной перестрелке мадемуазель Гренье поразила ошарашенных очевидцев большим словарным запасом народных выражений, что в ходу от Одессы до, правда в меньшем количестве, заснеженной Вологды. Совершенно онемели поклонники Мари от полного отсутствия в её репликах недоброжелательницам не только парижского прононса, но и французского акцента. Закончив словесную перепалку, храбрая Мари и её визави, более рослая и дважды упитанная, кинулись врукопашную. И тут счастье сопутствовало Мари на радость её робким поклонникам, которые вновь обрели присущие им и галантность, и рыцарскую доблесть и дружными криками, в пику своим половинам, стали подбадривать мадемуазель Гренье, не заботясь о последствиях.

Цепкие пальцы мадемуазель крепко ухватились за редкие, но, на несчастье, свои волосы соперницы, а вот той не повезло, так как в руках её оказался надушенный и завитой парик. Её мгновенная озадаченность решила всё. Мари резко переступила в сторону, потянув за собой соперницу, та, потеряв равновесие, мешком рухнула на землю. А мадемуазель, усевшись на её рыхлом животе, стала охаживать её затрещинами, сопровождая каждую из них такими фразами и прибаутками, что всем стало ясно как день, что никакая она не Мари, а своя, должно быть, Машенька, и когда та, исчерпав подходящий к случаю запас слов и междометий, встав, протянула руку, помогая встать на ноги поверженной, симпатии большей части толпы были на её стороне.

И страсти после того вечера поутихли в городе. Смешное съело злобное. Надо же так одурачить! Восхищались и Машей, и Кальяном. Да и вслух сказали даже:

— Какой он армянин? Остатки волос-то на голове были русыми!

Да что, все ведь знали: поскреби какого-нибудь Ивана — и наружу вылезет то ли наполеоновское, то ли батыевское. Вот так-то!

Глава двадцать четвёртая