Зорич

С полудня со стороны завешанных чёрными тучами гор подул ветер. День был знойным. С неделю допекала жара, а тут вдруг пахнуло долгожданной свежестью. Ветер зашелестел листвой истомлённых зноем деревьев, пригнул покорно лёгшие метёлки ковыля и погнал по раскалённым дорогам клубы пыли. Тучи, медленно наползая, спрятали голубизну неба, и настороженная тишина покрыла землю. Ветер стих, и всё замерло в ожидании. И вот где-то далеко-далеко с глухим треском, разрывая небо, рявкнул гром. И, набирая силу и наводя страх, покатился раскатами. Наступившую тьму на мгновение осветил ярко-жёлтый зигзаг, родившийся где-то в недрах мчавшихся туч, которые погнал с неистовой силой дохнувший ледяным холодом ветер. Грохочущие один за другим залпы грома сопровождали полосующие кромешную тьму огненные стрелы молний. Ярко вспыхнул красным языком стоявший на пригорке старый дуб. И ветер вмиг охватил белым пламенем его пышную крону и понёсся горящими искрами прочь. На землю частою дробью обрушились крупные капли дождя и, набирая силу, закрывая всё сплошной стеной, хлынули потоки воды. Исхлестав томимую жаждой землю, напоив её, заполнив лужами впадины дорог и разбежавшись по склонам быстрыми ручейками, туча, нестрашно громыхнув пару раз и сверкнув молнией издалека, гонимая ветром, исчезла, растаяв вместе с ним где-то в морских просторах. А степь, притихшая было, придя в себя, оживилась вновь. От земли освежённой запарило приятным теплом. И солнце, казалось, не жгло уже. Лишь одинокий дуб напоминал о случившемся, дымясь и протягивая сгоревшие ветви, лишённые листвы. В траве зашуршали, забегали мышки-полёвки. Заторопились по свои делам суетливые ящерки. Мелькнул на мгновение в высокой траве жёлтой спиной несговорчивый полоз. Запорхали, зачирикали мелкие пташки, а в ясном небе, поднявшись высоко, закружили, едва слышно посвистывая, на распростёртых крыльях крупные орлы, озирая полную жизни степь. Иногда они спиралью опускались ниже и зависали над землёй, едва заметно шевеля крыльями. И высмотрев добычу, стремительно сложив крылья, падали вниз. И в случае удачи после недолгой возни в густой траве поднимались вверх, тяжело размахивая крыльями, крепко стиснув стальными когтями схваченную жертву.

Солнце, завершая по небосводу свой дневной путь, удлиняя тени, покрывая дали тонкой дымкой, шло к закату. Затихала, готовилась ко сну степь. Иногда проносилась какая-то птица и, мелькнув, исчезала в сумерках леса.

Светило, зацепившись краешком за горизонт, последним лучом обежало всё вокруг и скрылось, нагоняя тоску, во мраке. И сонная тишина накрыла степь. И темень, да такая, что едва различить можно было, где кончается земля и начинается небо, и это долго, так долго, что думалось даже, что вечно так будет. А нет, вдруг темнота тонкой полоской стала редеть, не сразу набирая света, всё шире и наливаясь синевой, и, медленно поднимаясь высоко к зениту, синей синью накрыла весь свод небесный. И в дали той бесконечной одна за другой замерцали разноцветные звёзды. Чёрная морская гладь по горизонту засветилась вдруг пятном, будто бы из глубин морских, и выплеснулась наверх расплавленным серебром. И из-за едва различимых гор выплыл и поднялся, гася звёзды, полный светом диск. И вокруг стало как днём. И далёкое стало таким близким, что казалось, будто руку протяни и бери — совсем рядом.

* * *

Давным-давно, за сто лет даже, в места эти и на земли плодородные пришли длинным караваном и не одни переселенцы из центральных губерний России, привычные к трудностям и тяжёлому труду крестьяне. Ближайшие соседи, полудикие племена, откочевали подальше, в дебри таёжные.