Зов Ктулху

Из поэтов, родившихся уже по окончании серебряного века, можно упомянуть Децима Магна Авсония (310–390 гг.), сочинявшего разнохарактерные во всех отношениях произведения, самым известных из которых является «Мозелла», описывающая поездку из Бингена на берегу Рейна до реки Мозель и далее вверх по ее течению до самого Трира. Когда сегодня мы читаем, что «американские войска заняли левый берег реки Мозель», место действия этой поэмы приобретает особый интерес. В своей самой интересной и острой статье под названием «Авсоний, любитель природы» мистер Эдвард Коул указывает, что в этом творении прослеживается на удивление современный подход к естественным красотам, которые сияют, просвечивая сквозь привычное классическое полотно звучных гекзаметров.

Последним подлинно классическим поэтом можно считать Клавдия Клавдиана, или просто Клавдиана, грека из Александрии, приехавшего в Рим в 395 году. Клавдиан поистине великий поэт, его без конца цитировали мистер Эддисон и другие литературные деятели нашей собственной эпохи Августа, однако на сегодняшний день его труды скрываются за пеленой ненадлежащей оценки. Именно Клавдиану мы обязаны знаменитым изречением: «Nunquam libertas gratior exstat, quam sub rege pio»[68].

Прослеживать путь римской поэзии к ее окончательному закату, когда она потерялась во тьме Средневековья, интересно, хотя и грустно. Клавдий Рутилий Намациан, галл по происхождению, добившийся творческого расцвета в V веке, создал весьма замечательное творение под названием Itinerarium, описав в нем проделанную им поездку из Рима в свои родные края. Недотягивая до своего современника Клавдиана в плане гения, Рутилий в то же время превосходит его в чистоте стиля и утонченности вкуса. К тому времени правильная, классическая латынь, по всей видимости, стала уделом единственно высшего общества, в то время как массы уже вовсю пользовались eloquium vulgare[69], на основании которой впоследствии сформировались несколько европейских языков; как следствие, в определенном смысле Рутилия можно считать чем-то вроде раритета классики.

Последним римским историком стал Аммиан Марцеллин (330–410 гг.). Грек по происхождению, он служил солдатом в войске императора Юлиана и мастерски продолжал писать историю Тацита, хотя и демонстрировал при этом значительное несовершенство стиля.

Из философов более позднего периода величайшим был Аниций Манлий Северин Боэций (475–525 гг.), которого многие титуловали «последним из римлян». Он сделал блестящую карьеру на общественном поприще, которую оборвал остгот Теодор, на тот момент король Италии, бросив его по надуманному обвинению в тюрьму и казнив. В заточении Боэций написал свой бессмертный труд «Утешение философией», вознесший его над всеми остальными литераторами и мыслителями того периода. Альфред Великий перевел этот труд на саксонский, а Чосер на английский.

Конец все ближе и ближе. Из всех представителей умирающей литературы, которую уже покинуло вдохновение, остались только мелкие сочинители, грамматисты, критики да толкователи, подводящие итог прошлого и препирающиеся по поводу технических деталей. То ли в IV, то ли в VI веке блистал критик и грамматист Макробий, интересный для нас в первую очередь тем, что именно через знание его трудов впервые обратил на себя внимание Оксфорда Сэмюэл Джонсон. Около 500 года добился расцвета Присциан, признанный одним из самых авторитетных грамматистов всего римского мира. Исидор Севильский, архиепископ Гиспалы, грамматист, историк и теолог, был самым влиятельным и прославленным литературным деятелем разваливавшегося Рима, за исключением конечно же Боэция и историка Кассиодора. Его очень высоко ценили в период Средневековья, которому он, впрочем, принадлежал в той же степени, что и умирающему классицизму.

И вот занавес опускается. Roma fuit[70]. На момент смерти Исидора в 636 году после Рождества Христова уже вовсю вступал в свои права дух Средневековья. Ремесло литератора исчезло в принципе в самом широком смысле этого слова, ученость как таковая разбрелась по монастырям, а простой народ былой империи, живший бок о бок с наводнившими страну варварами, больше не говорил на языке, который можно было бы по праву назвать классической латынью. С возрождением переписки мы увидим больше текстов на латыни, хотя это уже совсем другая латынь, потому как авторы таких писем будут пользоваться странными, новыми идиомами, позаимствованными из их родных языков, и несколько иначе воспринимать жизнь. Узы преемственности безнадежно разрушатся, и принадлежность этих пережитков прошлого к римлянам будет всегда оставаться искусственной, а они сами – лишь диковинными раритетами. Человека, именующего себя «Помпониусом Лаэтусом», окрестят Помпонием Лето. И классическая Античность, со всем ее безыскусным великолепием, больше никогда не вернется.