Зов Ктулху

Оглядываясь на литературу, которую нам только что довелось рассмотреть, мы восхищаемся ее самобытностью, несмотря на позаимствованную ею греческую форму. Она представляет собой подлинную особенность римского народа и множеством самых разных способов выражает величественный ум Рима. Закон, порядок, справедливость и господство: «в этом искусство твое!» Эта любовь к славе, могуществу, порядку и постоянству красной нитью проходит через все творческое наследие классических римских авторов. Искусство – не первичная фаза жизни и не внутреннее наслаждение, всецело дарованное Природой, а средство, чтобы прославить себя и свой народ; подлинный римский поэт пишет собственную эпитафию для потомков и радуется, что его память будут прославлять в веках. Будучи в долгу перед Элладой, он все равно ненавидит ее чужеродное влияние и в ее сатирическом посрамлении не может найти грекам более обидного прозвища, чем Graeculus[71]. Дух строгой добродетели, которой так недоставало грекам, в душах римлян цвел буйным цветом, отчего нравственная сатира стала одним из величайших продуктов их цивилизации. Вполне естественно, что свое самое идеальное выражение этот римский дух нашел в объемных трудах по праву, появлявшихся на свет вплоть до византийского века императоров Юстинианов, которые заложили все основы современной юриспруденции, однако о них, по причине нехватки свободного места, мы здесь говорить не будем. Строго говоря, к литературе как таковой они не относятся.

На современную литературу римские классики оказали огромное влияние. Они и по сей день выступают в роли жизненных источников вдохновения и наставлений, и таковыми им предстоит оставаться всегда. Помимо прочего, их духом был пропитан наш век королевы Анны и трех первых Георгов, который мы по праву можем назвать самым благовоспитанным; и едва ли можно отыскать сколько-нибудь заметного писателя, в творчестве которого явно не отражалось бы их непосредственное влияние. У каждого английского классика в той или иной степени есть свой римский прообраз: для мистера Поупа – это Гораций, для доктора Джонсона – Ювенал. Трагедия в начале правления Елизаветы представляла собой реинкарнацию Сенеки, в то время как комедия – Плавта. Английская литература до такой степени пестрит латинскими изречениями, что читатель не может извлечь из нее всей выгоды, не обладая хотя бы элементарными познаниями в римской словесности. Поэтому ему негоже пренебрегать просвещением в столь богатой сфере, которая в одинаковой мере, с одной стороны, представляет интерес и доставляет наслаждение, с другой – обеспечивает необходимое повышение культурного уровня и в целом укрепляет интеллектуальную дисциплину.

Маниакальное стремление к простому правописанию [72]

Самым пагубным литературным преступлением нынешнего неприкаянного века, за исключением разве что жаргона и верлибра, являются попытки уничтожить стандартную английскую орфографию, предпринимаемые фанатиками, которые именуют себя реформаторами. На заре нашего языка каждый сам был себе хозяин и устанавливал правила. Мало того что в трудах разных авторов встречалось совершенно разное написание, так еще и один и тот же сочинитель в начале предложения писал слово на один лад, а в конце, его же, совсем на другой, да при этом еще и подписывал собственным именем по капризу, продиктованному моментом. Пагубное влияние подобной системы представляется вполне очевидным, и чтобы понять, какая тогда царила неразбериха, достаточно лишь взглянуть на колониальные документы Новой Англии на раннем этапе ее существования.

Но по мере своего роста цивилизация, взявшая на себя функции контроля над человеческими прихотями, постепенно унифицировала орфографию, основу которой заложили труды утонченных и дотошных писателей XVII века, прослывшего эпохой неоклассицизма в английской литературе и искусстве, а потом окончательно утвердил эпохальный словарь доктора Джонсона[73]. Этот процесс согласования никоим образом не носил резкого, радикального либо искусственного характера; словарь представлял собой обычный набор лучших, по мнению автора, примеров с целью сохранить их навсегда, сопровождавшийся едва заметным отказом от менее желательных вариантов. О преимуществах подобного установления устойчивых форм вряд ли стоит долго распространяться. Правильный английский язык сегодня начинает использоваться повсеместно, с удивительной легкостью распространяясь на все классы общества, и заходит в наших северо американских колониях в каждый дом с помощью старого, доброго, снискавшего себе замечательную славу «Новоанглийского букваря»[74]. Возродились состязания в орфографии, выйдя на уровень признанного американского атрибута, а фермер из забытой богом глуши в плане написания достиг того же уровня, чем его самый образованный городской собрат.