Зов Ктулху

Ведь погибший все-таки был писателем и художником, всецело посвятившим себя области мифов, грез, ужаса и суеверия; он питал страсть к поиску сцен и эффектов вычурного, спектрального толка. Его предыдущее пребывание в городе – когда он посетил странного, как и он сам, старика, глубоко приверженного оккультным и запретным знаниям, – завершилось гибелью и пожаром, и вернуться сюда из своего дома в Милуоки его, должно быть, вынудил некий болезненный инстинкт. Возможно, он был наслышан старых историй, несмотря на то что в дневнике заявлял об обратном, а его смерть могла пресечь в зародыше некий выдающийся розыгрыш, которому предназначалось найти свое литературное отражение.

Среди тех, однако, кто изучил и сопоставил все эти свидетельства, остается несколько человек, которые придерживаются менее рациональных и общепринятых теорий. Они склонны принимать многое из содержания дневника Блейка за чистую монету и со значением указывать на определенные факты, такие как несомненная подлинность старых церковных записей, подтвержденное существование вплоть до 1877 года неугодной и неортодоксальной секты Звездной Мудрости, задокументированное исчезновение дотошливого репортера по имени Эдвин М. Лиллибридж в 1893-м и – прежде всего – выражение чудовищного, преображающего страха на лице молодого писателя в минуту его смерти. Один из приверженцев сего, доведенный до фанатичной крайности, выбросил в залив необычно угловатый камень и его странно изукрашенный металлический ларец, найденный в шпиле старинной церкви – глухом черном шпиле, а не в башне, где, как указывалось, изначально находился дневник Блейка. И хотя этот человек – уважаемый врач с пристрастием к диковинному фольклору – получил широкое порицание, как официально, так и неофициально, он утверждал, что избавил землю от чего-то слишком опасного, чтобы на ней пребывать.

Между этими двумя школами мнений читателю следует выбирать самостоятельно. Газеты подали вещественные подробности под скептическим углом, предоставив остальным нарисовать себе картину таковой, как видел ее Роберт Блейк, или считал, что видел, или же притворялся. Ныне, изучив дневник тщательно, неспешно и беспристрастно, давайте приведем цепочку событий с точки зрения, высказанной их главным действующим лицом.

Молодой Блейк вернулся в Провиденс зимой 1934/35 года, поселившись на верхнем этаже почтенного обиталища в травянистом дворе близ Колледж-стрит – на гребне большого восточного холма близ кампуса Брауновского университета и за мраморной Библиотекой Джона Хея. Это было уютное, очаровательное местечко посреди садового оазиса деревенской старины, где на удобных навесах грелись огромные дружелюбные кошки. У квадратного, построенного в георгианском стиле дома имелись надстройка над крышей и классическая дверь с резной веерообразной фрамугой, многостворчатыми окнами и всеми прочими отличительными признаками мастерства начала девятнадцатого века. Внутри же были шестипанельные двери, широкие половицы, колониальная винтовая лестница, белые каминные полки времен Адама[21], а также ряд задних комнат, расположенный тремя ступеньками ниже основного уровня.

Кабинет Блейка, являвший собою просторную комнату в юго-западной части, с одной стороны выходил на палисадник, тогда как западные окна, перед одним из которых располагался его стол, открывали изумительный вид с вершины холма на раскинувшиеся крыши в нижней части города и пылавшие за ними мистические закаты. Вдали на горизонте простирались пурпурные склоны лугов. Напротив них, в паре миль, высился призрачный горб Федерал-Хилл, ощетиненный теснящимися на нем крышами и шпилями, чьи очертания загадочно трепетали, принимая фантастические формы, когда их окутывал своими клубами дым, возносящийся над городом. Блейк испытывал любопытное чувство, словно смотрел на какой-то неведомый, бесплотный мир, который мог – а может, и нет – раствориться во сне, стоило ему только попытаться отыскать его и вступить в него самолично.

Запросив из дома большинство своих книг, Блейк купил кое-какую старинную мебель, соответствующую его покоям, и погрузился в писательство и живопись, живя один и сам управляясь с простыми домашними делами. Студия его располагалась на северном чердаке, где стекла надстройки обеспечивали восхитительное освещение. В ту первую зиму он произвел пять своих наиболее известных рассказов – «Роющие снизу», «Лестница в склепе», «Шаггаи», «В долине Пната» и «Пирователь со звезд» – и написал семь полотен, наброски невыразимых, бесчеловечных чудовищ и совершенно чуждых, неземных пейзажей.