Зов Ктулху

– Потом я расскажу тебе больше… а сейчас мне нужен долгий отдых. Я поведаю о запретных ужасах, в которые она меня посвятила, о вековых кошмарах, что и теперь благодаря нескольким чудовищным жрецам отравляют глушь. Некоторые люди знают о вселенной вещи, которые не следует открывать никому, и могут делать то, что другим не под силу. Я погряз в этом по уши, но теперь все закончилось. Сегодня я сожгу богомерзкий «Некрономикон», как спалил бы все остальные книги, будь я библиотекарем в Мискатонике. Но теперь она меня не достанет. Я должен выбраться из этого проклятого особняка как можно скорее и вернуться домой. Знаю, ты поможешь, если я попрошу. С этими чертовыми слугами… и вопросами насчет Асенат. Видишь ли, я не могу дать любопытным ее адрес. Существуют особые группы оккультистов… сектанты, что могут превратно понять наш разрыв… у некоторых из них просто кошмарные идеи и методы. Знаю, ты будешь на моей стороне, если что-то случится, даже если я расскажу тебе множество ужасных вещей…

Я заставил Эдварда остаться и переночевать в одной из гостевых спален. Утром он немного успокоился. Мы обсудили некоторые приготовления для переезда в особняк Дерби, и я надеялся, что он разберется с ними, не тратя времени даром. Эдвард не заглянул ко мне вечером, но я часто видел его в тот месяц. О странных и неприятных вещах мы разговаривали как можно меньше, обсуждая ремонт в старом доме Дерби и путешествия, в которые Эдвард обещал отправиться летом со мною и моим сыном.

Об Асенат мы почти не говорили, ибо я видел, что это чрезвычайно болезненная тема. Конечно, сплетен ходило множество, но странная жизнь в старом доме Крауншильдов всегда была овеяна слухами. Единственное, что мне не понравилось, – излишняя откровенность банкира Дерби в мискатоникском клубе. Он принялся говорить о чеках, которые Эдвард регулярно посылал Мозесу и Эбигейл Сарджентам и некой Юнис Бэбсон в Иннсмут. Все выглядело так, словно уродливые слуги получали от него деньги за молчание, но он никогда не говорил со мною об этом.

Я мечтал о лете – времени, когда сын приедет на каникулы из Гарварда и мы увезем Эдварда в Европу. Но вскоре мне стало ясно, что он поправляется далеко не так быстро, как я надеялся. В восторге, временами охватывавшем его, было что-то истерическое, а приступы страха и печали сделались слишком частыми. Фамильный особняк Дерби отремонтировали к декабрю, и все же Эдвард постоянно откладывал переезд. Он ненавидел дом Крауншильдов и боялся его, но был странным образом им околдован. У него никак не получалось упаковать вещи, и он всячески откладывал решительные действия. Когда я указал на это, мой друг пришел в ужас. Дворецкий его отца, возвратившийся с прежними слугами, однажды сказал мне, что в блужданиях Эдварда по дому Крауншильдов и особенно в частых визитах в подвал есть что-то странное и болезненное. Я поинтересовался, не присылала ли Асенат каких-нибудь мерзких писем, но он ответил, что поч ты от нее не было.

VI

Однажды вечером, накануне Рождества, Дерби навестил меня, и с ним случился нервный срыв. Я говорил о грядущих летних поездках, и вдруг он закричал и буквально выпрыгнул из кресла. Лицо Эдварда исказилось от паники и шока – он омертвел от ужаса и омерзения, как человек, заглянувший в глубины ада.

– Мой мозг! Мой мозг! Боже, Дэн… она тянет… извне… стучится… царапается… эта дьяволица… даже теперь… Эфраим… Камог! Камог!.. Колодец шогготов… Йа! Шаб-Ниггурат! Коза с Тысячей Юных!.. Пламя… пламя… за пределами тела, за гранью жизни… в земле… о боже!..

Я усадил его обратно в кресло, влил ему в рот немного вина, и его припадок сменился апатией. Он не сопротивлялся, но шевелил губами, словно говорил сам с собой. Я понял, что он хочет мне что-то сказать, и поднес ухо к его рту, пытаясь различить тихие слова.

– … снова… снова… она борется… я должен был знать… ничто не остановит этой силы… ни время, ни магия, ни смерть… она приходит, чаще по ночам… я не могу уехать… это ужасно… о, боже, Дэн, если бы ты только знал, как это ужасно…

Когда он сгорбился и впал в ступор, я подложил подушки ему под голову и проследил, чтобы он заснул. Не стал вызывать доктора, понимая, что скажут о состоянии его разума врачи. Мне хотелось, чтобы организм Эдварда справился сам. Он проснулся в полночь, и я уложил его в спальне на втором этаже, но утром она оказалась пустой. Эдвард выскользнул из дома, не разбудив нас, и, когда я позвонил его дворецкому, тот сказал, что мой друг лихорадочно расхаживает по библиотеке.

После этого он совсем расклеился. Перестал ко мне заходить, но я навещал его ежедневно. Он все время сидел в библиотеке, глядя в пустоту и к чему-то прислушиваясь. Иногда рассуждал здраво, но только на бытовые темы. Любое упоминание нервного срыва, будущих планов или Асенат приводило его в лихорадочное состояние. Его дворецкий сказал, что по ночам с Эдвардом случаются страшные припадки, во время которых он может причинить себе вред.