Зов Ктулху

Я провел долгий разговор с его врачом, банкиром и адвокатом и, наконец, пригласил к нему доктора с двумя специалистами в области душевных болезней. Судороги, начавшиеся после первых вопросов, были сильными и ужасными, и тем вечером фургон увез бедное, бьющееся в конвульсиях тело Эдварда в лечебницу Аркхема.

Меня назначили его опекуном, и я навещал его дважды в неделю, чуть не плача от его диких криков, безумного шепота и ужасающих монотонно повторявшихся фраз, вроде «Мне пришлось… пришлось… она меня достанет… она меня достанет… прямо здесь… здесь во тьме… Мама, мама! Дэн! Спаси меня… спаси…».

Никто не мог сказать, каковы его шансы на восстановление, но я старался верить в лучшее изо всех сил. На случай, если Эдварда выпишут, ему нужен был дом, так что я отправил его слуг в особняк Дерби – место, которое он выбрал бы и сам в здравом уме.

Что делать с домом Крауншильдов, его сложными приборами и коллекциями непонятных предметов, я не знал и пока не стал его трогать, велев служанке Дерби заглядывать туда раз в неделю для уборки в комнатах хозяев, а истопнику – разжигать в это время камин.

Последний кошмар случился накануне Сретения, предшествуемый, по жестокой иронии, ложным проблеском надежды. Однажды утром в конце января мне позвонили из лечебницы и сказали, что к Эдварду внезапно вернулся разум. Его память, заявил врач, сильно пострадала, но здравомыслие несомненно. Конечно, нужно время для наблюдений, но сомневаться в улучшении не стоит. Все идет хорошо, и его наверняка выпишут через неделю.

Ликуя, я поспешил к нему и потрясенно застыл, когда медсестра проводила меня в палату. Пациент встал, чтобы поприветствовать меня, протянул мне руку, вежливо улыбаясь, но я в ту же секунду заметил странно энергичное поведение, столь ему чуждое, – личину, казавшуюся мне жуткой и принадлежавшую, как однажды поклялся он сам, духу жены, занявшему его тело. Глаза Эдварда пылали, будто у Асенат и старика Эфраима, губы сжались в ту же тонкую линию, и когда он заговорил, я почувствовал в его голосе мрачную, всеобъемлющую иронию – чернейший грозный сарказм. Передо мной стоял человек, который пять месяцев назад вел мою машину сквозь ночь, тот, кого я не видел с момента краткого визита, когда он забыл о звонках – нашем старом сигнале – и заронил мне в сердце смутные страхи. Теперь меня охватило то же жуткое ощущение богомерзкой подмены и невыразимого вселенского ужаса.

Он учтиво говорил со мной о приготовлениях к выписке, и мне оставалось лишь соглашаться, хотя он почти не помнил событий ближайшего прошлого. И все же я чувствовал нечто необъяснимо неправильное и ненормальное, ибо в самой ситуации заключался невыразимый ужас. Со мной говорил здоровый человек, но был ли он Дерби, которого я знал? А если нет, кто тогда стоял передо мной… и где был Эдвард? Стоило ли его отпустить или оставить под замком… а может, стереть с лица земли?

Во всем, что говорила эта тварь, слышался адский сарказм. Когда речь зашла о «скорой свободе, заслуженной чрезвычайно суровым заключением», во взгляде, столь похожем на взор Асенат, мелькнула ядовитая, ранящая душу насмешка. Наверное, я вел себя очень странно и был рад поскорее уйти.

Этот и следующий дни я ломал голову над увиденным. Что случилось? Чей разум выглядывал из чужих глаз на лице Эдварда? Я не мог думать ни о чем, кроме этой ужасной загадки, и отбросил все обычные дела. На следующее утро из больницы позвонили, сказав, что состояние пациента не изменилось, и к вечеру мои нервы совсем расстроились. Я это признаю, хотя другие осмеливаются утверждать, что близость к нервному срыву сильно повлияла на мои дальнейшие впечатления. Мне нечего им ответить, кроме того, что улик слишком много, чтобы списать все на мое безумие.

VII

Второй ночью на меня нахлынул неодолимый ужас, накрыв мою душу волной черного липкого страха, который мне не стряхнуть и по сей день. Все началось с телефонного звонка перед самой полуночью. Я единственный бодрствовал в это время и, борясь с дремотой, снял трубку в библиотеке. На линии молчали, и я хотел уже завершить звонок и отправиться спать, но уловил некий слабый отзвук в трубке. Казалось, кто-то с огромным трудом пытался заговорить. Прислушавшись, я различил странные влажные звуки «буль… буль… буль…», напоминавшие невнятное слово, выговариваемое по слогам.

Я спросил:

– Кто это?

Но в ответ услышал лишь «буль-буль… буль-буль». Оставалось предположить, что звук был механическим.

Подумав о сломанном телефоне, передающем, но не посылавшем сигнал, я добавил:

– Вас не слышно. Лучше повесьте трубку и позвоните в справочную.

Сразу же на другом конце линии щелкнул рычаг.

Это, повторю, было за пару минут до полуночи. Позже звонок отследили, и выяснилось, что он сделан из старого особняка Крауншильдов, хотя до прихода служанки оставалось еще полнедели.