Зов Лавкрафта

Впрочем, посмотрим. Стюардесса наклонилась и передала Каленову поднос. На нем была пластиковая чашка для чая, нарезанный хлеб, пакетики соли и перца, салфетка с голубой эмблемой Аэрофлота, сахар-рафинад в бумажной обертке и тарелка с горячим – кусок мяса с гарниром из риса и неизменный зеленый горошек.

– Приятного аппетита, – сказала девушка лейтенанту. Улыбнулась профессионально и двинулась дальше по рядам. Синюгин перестал размышлять о девушках, переключившись на еду. Ноздри щекотал запах жареной рыбы. Желудок Синюгина, впавший, казалось, в спячку (перекусить по пути в аэропорт Иркутска ему не удалось), проснулся и бросился в атаку. Синюгин взял металлическую вилку и нож. Кажется, пелена голода застилала глаза…

Бам.

Синюгин еле дождался, пока сам же отрежет кусок. Подцепив на вилку, понес ко рту. Белый неровный срез – рыбу, похоже, скорее тушили, чем жарили, но не все ли равно. Капитан зубами обхватил вилку, забросил рыбу, как кусок угля в топку. Рот наполнился слюной. Синюгин быстро жевал на правую сторону, глотал и забрасывал. Забрасывал и глотал. Утолив первый голод, начал жевать медленнее, уже разбирая вкус. Торопыга ты, подумал Синюгин. Он краем глаза видел, как ест Каленов – куда там ему, провинциальному капитану! Аккуратно разрезает ножом мясо, накалывает вилкой, изящно подносит и жует красиво, не то что Синюгин.

Вообще, с самого начала капитан чувствовал, что они с фельдъегерем совершенно разные. Из разного теста, с разными взглядами. Как бобер и куница. Или кто там еще есть?

Безотчетное раздражение.

Синюгин, дожевав (лейтенант еще не добрался и до трети своей порции), выловил горошины вилкой и съел. Дожевывая хлеб (еще оставался кусок рулета, но он решил оставить его к чаю), посыпанный солью, капитан старался представить, что будет в Москве. Он откинулся на сиденье, посмотрел наверх. Затылок упирался в салфетку, а наверху шли решетчатые полки для ручной клади. Прямо над головой капитана кто-то поставил чемоданчик желтой кожи.

Вообще, это был его первый полет на «Ту‐104». Первый пассажирский реактивный самолет. А уши-то закладывает, куда там старым поршневым. Он сглотнул, ушам стало лучше, посмотрел в окно – за окном стелилось поле, точно выложенное из ваты. Как к Новому году под елку, только освещенное ярким летним солнцем.

Профиль лейтенанта Каленова, красивый, русский, был безмятежно-жующим. Хмм. Глядя в иллюминатор, Синюгин вдруг вспомнил, что ему снилось. Что-то в противовес картинке за окном. Что-то мокрое, темное и скользкое, как душа майора Порошко. Синюгин невольно поморщился. И те чертовы учения. Стоит зацепиться за что-то, и невольно всплывут те события. Почему-то не Корея. Ну, почему? А именно те учения.

– Вам понравилась еда?

Синюгин повернул голову. Стюардесса вернулась. Он усмехнулся:

– Не очень.

– Почему? – она удивилась.

– Мало. На один зуб. – Зря он про зубы заговорил. Это заставит ее смотреть внимательней, а его потерянные зубы уже не вернешь.

– Я могу принести добавки, – сказала стюардесса. – Если хотите.

– Как тебя зовут? – спросил Каленов через плечо Синюгина.

Она подняла брови.

– Девушка, милая, – сказал Синюгин, прежде чем она успела ответить резкостью. – Не слушайте моего друга. Он слегка переохладился у нас на Севере, поэтому не очень вежлив. Если вы… Я действительно проголодался. Буду вам очень признателен.

Она посмотрела на капитана, затем на Каленова. Ей лет двадцать. Кивнула. Удивительно синие глаза. Может, двадцать один, подумал Синюгин. Они что, специально набирают таких? – размышлял он, глядя, как она идет по салону в своей синей юбке и черных туфельках на низком каблуке.

– Слушай, капитан, ты что-то много на себя берешь, – сказал Каленов. Синюгин понял, что никак не привыкнет к его голосу – строгому, какому-то даже церковному.

– Товарищ капитан, – поправил Синюгин. – Договорились?

Каленов поднял глаза, лениво пожал плечами. Как хочешь.

Когда стюардесса возвращается, они уже снова лучшие друзья – по крайней мере, с виду. Синюгин берет поднос, благодарит, глядя ей в глаза. Потом ест, думая о ней, о Москве и вообще о девушках. Работает вилкой, как автомат. Когда еда на подносе заканчивается, он просто перестает работать вилкой. Знакомое состояние. Синюгин знает, что автоматизм действий – его удача. Эта штука его выручала и в Корее, и тогда, на Тоцком полигоне. Он просто делает то, что нужно, часто даже не помня потом, что именно делал. Очень выручает в сложных ситуациях.

Потом начинают разливать чай. Стюардесса (их стюардесса) идет по левому ряду, другая, с мышиного цвета волосами, курносая, постарше, с другого борта. Жестяные чайники. «Чай, кофе? С молоком, без?»

Синюгин ждал, положив руки на столик. Угол металла врезался под сгибы кистей, холодил кожу.