Зов Лавкрафта

Приземлились по расписанию. Выходя из самолета, Синюгин ждал, что увидит Наташу и перекинется парой слов, но (черт) не получилось. На выходе ее не было. И у Синюгина как-то сразу испортилось настроение. Спускаясь по шаткому трапу с какой-то ненормальной высоты («Ту‐104» очень высокий), Синюгин думал, почему ее нет. Значит, это ее выбор.

«До свидания», – сказала ему другая стюардесса. Синюгин тогда кивнул, а сейчас стоял на бетоне аэродрома рядом с трапом. Курить хотелось неимоверно, сто лет так не хотелось. Как курильщик со стажем, но завязавший, он до конца не мог избавиться от тяги к этому занятию. Сейчас ему хотелось даже не выкурить папиросу, а покатать ее в пальцах, размять. Продуть, как следует, чтобы не осталось «бревен», и сунуть в рот. Перед трапом стоял автобус с открытыми дверьми, пассажиры торопливо забирались в него, а Синюгин все ждал.

Он видел, как Каленов машет ему рукой из автобуса. Давай, пора.

Синюгин в последний раз посмотрел наверх, но Наташа не появлялась. Стюардесса с мышиными волосами деловито спускалась по трапу, ступени вибрировали под ее шагами.

– Товарищ пассажир, вы задерживаете автобус, – строго сказала мышастая. Наверное, ей было обидно, что ждали не ее. – Пройдите, пожалуйста.

Синюгин посмотрел наверх. Видимо, все, ждать больше нечего. Он бросил окурок на бетон, потом вспомнил, что давно уже не курит и в руке у него пусто. Мышастая наклонилась, открыв рот, чтобы отругать его… застыла от удивления. Он прошел мимо, кирзовые сапоги глухо бухали по бетонке. Раз, два, левой.

Уже в автобусе он повернулся. Взялся за отполированный сотнями ладоней поручень и посмотрел на самолет. Мышастая стюардесса смотрела ему вслед с ненавистью. Пока автобус заводился, трещал, кряхтел и фыркал, к самолету подъехала серая «Победа», теперь по трапу спускались пилоты с маленькими чемоданчиками. Синюгин моргнул, хотел отвернуться, но передумал. Следом вышли стюардессы, пилоты галантно подавали им руки. Автобус дернулся и поехал. «То, что женщина не твоя, не делает ее менее красивой». Синюгин смотрел, как Наташа (он скорее угадал по силуэту, чем увидел) спускается в темно-синей форме, стройная, ноги в чулках. «Скорее даже наоборот, Синюга».

Скорее наоборот.

* * *

Разогнавшись, машина на полной скорости влетела в поворот. Взвизгнули шины, заскрипели рессоры, безжалостно раскачиваясь на брусчатке. Синюгин покачал головой. Его это лихачество начинало утомлять. Ладно бы, опаздывали… Впрочем, может, и опаздывали. Раз не знаю, решил он, помолчу.

Да и вообще, не мое дело.

В Москве он уже бывал – перед Венгрией, например, целых два дня был в Москве, гулял по Красной площади. В Мавзолей так и не попал тогда, очередь была такая, что он только присвистнул и пошел гулять дальше. У Мавзолея стояли солдатики со стеклянными глазами, с карабинами СКС к начищенному сапогу.

«ЗИМ» ждал их с Каленовым у выхода из вокзала. Черный, блестящий. Водитель в гражданском, но с военной выправкой. «Дядя Слава», – лейтенант пожал ему руку. «Как ваши поживают?» – «Все хорошо, спасибо, Боря». «Вот гостинцы держите для Людочки», – лейтенант отдал сахар в разноцветной аэрофлотовской упаковке. Пока они перекидывались обрывистыми фразами, которые постороннему ничего не скажут, Синюгин стоял и щурился на солнце. Потом крепко пожал водителю руку (Святослав, Синюгин). Машина тронулась.

Теперь они летели по улице, смутно знакомой Синюгину. На зрительную память он никогда не жаловался. Улица Горького, Кирова? Где-то рядом. Улица Разина, точно. Синюгин вспомнил, как гулял тут с девушкой, которой помог донести вещи в переходе метро и как-то незаметно познакомился.

Как же ее звали? Синюгин смотрел в окно на мелькающий за окном город в зелени и красных флагах (мир, труд, май) и думал, что название улицы он вспомнил, а имя девушки до сих пор не может. Они тогда гуляли по переулкам, держась за руки, смотрели на фонтаны, даже хотели пойти в Большой на балет, но билетов не было, поэтому он пошли искать другой какой-нибудь театр. Во МХАТе был дохлый номер, так что они отыскали маленький совсем театрик (им посоветовала интеллигентная женщина в очках, похожая на учительницу пения), кажется, даже детский, и там билеты были, хотя и на дальние места. Но спектакль был вполне взрослый. Синюгин до сих пор помнил, что актеры играли очень ненатурально, хотя и старательно; временами за них становилось стыдно. Пьеса была про молодую семью, что начинает строить новую жизнь на новом месте, на строительстве какой-то ГРЭС или моста через ГРЭС… и как у них все заворачивается неправильно. Пьеса была скучная и плохая, он это сейчас понимал, но девичье колено рядом придавало даже этой скучной и насквозь взятой из головы пьесе особый вкус и краски. Синюгин закрыл глаза.

Они сидели и смотрели пьесу, а потом в антракте Синюгин с боем прорвался к буфету и принес бутерброд с твердой немецкой колбасой на батоне и газировку со сладким, грушевым вкусом. Они ели бутерброд на двоих, глядя друг на друга, она подбирала крошки с его губ пальцами.