Зов Лавкрафта

Немка. Веснушки вокруг изящного носика. Когда он вошел в нее, она всхлипнула и открыла ротик. Глаза широко распахнулись – словно его член достал ей дотуда.

Так она и лежала, чуть вздрагивая и втягивая воздух приоткрытым ротиком, пока он не кончил. Слишком маленькая для его роста шесть футов один дюйм. Слишком юная.

– Сколько тебе лет? – спросил он, когда вышел из нее. Хорошенькая немка, а кончать приходится в американскую резинку. Не то что было бы совсем плохо, но немка могла хотя бы покричать – впрочем, ему даже нравилось, что она молчит. Криков ему достаточно и на концертах. Он прикрыл глаза, облизнул губы. Воздух такой звенящий, словно все пространство клуба пронизано нарастающим постоянным гулом восторга. Он от этого заводится.

Я знаю, что это. Это секс. Это лучше секса, потому что это секс со всеми ними сразу. Я вхожу во всех этих кричащих девушек сразу – даже в ту, у стены, в очках и похожую на корову, и в эту, надменную аристократку – медленно изгибающуюся посередине зала. Рок-н‐ролл придуман для того, чтобы трахаться. Когда я делаю бедром вот так, резко, они вздрагивают и открывают рты – почти как эта сейчас, но… по-настоящему. Оргазм.

Молочный коктейль и Германия. Бургер с говядиной и кока-кола. Девушки и карате. Рок-н‐ролл и немного секса…

Это все, что ему нужно от жизни.

А еще – позвонить маме. Услышать ее голос. Как всегда, при мысли о маме его накрыло теплой волной.

«Детка» закрыла ротик и начала одеваться. Она не слишком торопилась, а он дорожил своей репутацией милого парня, поэтому ему пришлось терпеть, когда она обхватила его руку и прижалась. Жарко. Кондиционер гудит, капли капают вниз и разбиваются о пол, отделанный деревом. В этой новой – старой – европейской стране Элвис еще почти ничего не знал, но старался наверстать. Ночные клубы. Девушки. Поцелуй на лестнице.

Карате. Путь пустой руки. Он уже получил черный пояс, хотя занимается всего два года. Талант. Это называется талант, детка… ей-е‐е.

Он поет, как черный, танцует, как черный. Интересно, карате он тоже занимается, как черный?

Он посмотрел, как за окном, за окнами, закрытыми жалюзи, проехала машина. Маленький немецкий городок. Он снял здесь дом для себя и своих друзей. Армия дает ему послабления. Еще бы. Он столько сделал для армии – одним своим лицом. Своими фото в военной форме. Старший сержант Пресли. Вообще, мне нравится форма, подумал он. В ней я выгляжу чертовски хорошо. Да и фото отличные.

Сэр, да, сэр.

Немецкая малышка сопит своим коротким милым, с веснушками вокруг, носиком. Смешной зверек. Мама, думает он. Мне надо написать маме. Темнота вокруг стала невыносимой. Тишина. Далеко от мамы. Неправда, что он забыл о ней здесь. Он пишет письма. Не каждый день, но пишет. И звонит – хотя это и дорого. Но можно звонить за счет армии США, он так и делает. Иногда. Только мысли о маме удерживают его в такие моменты.

Струя из кондиционера холодит кожу, она покрывается гусиной кожей.

Утро. Уже начинает светать, но воздух пока еще серый, полупрозрачный. Розовое наполнение, впрыск розового в воздух Германии.

Он вздохнул. Когда мне наконец разрешат вернуться в Америку? Неужели он мало сделал для Дяди Сэма?

* * *

Человек-Дерево аккуратно расчесывает светлые волосы. Потом прячет расческу в нагрудный кармашек больничной пижамы. За окном, забранным решеткой, медленно синеет вечер. Лампы в палате еще не включили, сейчас их включат – Человек-Дерево чувствует, как светящиеся золотистые электроны, словно крошечные звездочки, бегут по проводам, радостно вопя. Сейчас мы включим свет, сейчас мы озарим пространство, шепчут они… Даже в унылой серой пустоте психиатрической лечебницы, внутри ада, где бродит страшный и сверкающий, как голубой ледяной клинок, санитар Генри, должно быть место для света. Для радости.

Потому что в темноте могут водиться чудовища.

Потому что темнота – вокруг нас. И внутри нас тоже – темнота.

И с этим нужно что-то делать.

И, возможно, прямо сейчас.

* * *

Округ Вашингтон, клиника Аркхейма,

спустя несколько часов

Коннери внимательно рассматривает их обоих. Сначала адмирала Ференца, легендарного и пугающего главу резерва разведки морского флота США. Затем переводит взгляд на бледного джентльмена, слегка полноватого, с толстыми пальцами, заросшими рыжим волосом, с бледной сальной кожей, с рыжей, кудрявой шевелюрой. Широкое лицо гостя не внушает доверия, но в нем – в этих глубоко посаженных бледно-голубых глазах – есть некая притягательность. Этому человеку нельзя верить. Но, кажется, к нему нужно серьезно относиться.

Кабинет адмирала Бёрда напоминает Овальный кабинет президента, как его показывают в хрониках, но поменьше, и выходит не на лужайку, а на лес. Темнеет. Деревья шумят. Негр в белом комбинезоне собирает метлой опавшие листья. Сколько их, оказывается! Словно уже осень.