Зов Лавкрафта

Человек-Дерево подходит к окну и сквозь решетку внимательно смотрит, как лаймовый «Бьюик» выруливает на площадку перед зданием. Это приехал доктор Спенсер.

Хлоп. Доктор закрыл дверь.

* * *

Психиатрическая клиника Аркхейма,

округ Вашингтон, спустя шесть часов.

Пациент «Ноль»

Он сорвал голос. Теперь его звучный баритон звучал то хриплым басом, то надсаженным тенором. Сипение, клекот. Он больше не забивал себе голову такими вещами, как красота. У него больше не было права на красоту. Красоту заменили здешние, почти тюремные ритуалы и военный распорядок дня.

Серость. Общая всепоглощающая серость.

Ему здесь не нравилось. Тот человек, которым он раньше был, управлял тысячетонной стальной махиной одним движением опытной руки. Он решал судьбы человечества. Ему было доверено самое разрушительное оружие на земле. Он был так близко к границам Советов, что мог, не напрягая зрение, прочитать передовицу коммунистической «Правды».

И теперь он здесь.

Без прав, без имени, без привычного могущества.

Без силы и уверенности в себе.

Кажется, изнутри вынули какой-то стержень. Словно графитовый стержень из реактора. Реакция сошла на нет. Только где-то глубоко внутри что-то еще дремлет, тлеет. Человек впал в оцепенение, изредка прерываемое вспышками ярости.

Деление ядра. Столкновение нейтронов.

И звук.

Даже внутри этих обшарпанных ядовито-зеленых стен, цвет которых выжимает из мозга сок, он слышал этот звук.

Зззззз…

Ззз…

Тихий, негромкий. Болезненный. Шершаво‐острый, до крови. Таблетки, что ему давали, – красные, синие, оранжевые и розовые, каждые в свой черед, запить, проглотить и показать санитару пустой рот, замывали этот звук, делали нечетким, почти неразличимым. Звук этот был теперь где-то далеко отсюда.

Но он был.

Он приподнялся на локте, рывком сел. Некогда тренированное поджарое тело, сделанное из одних мышц и сухожилий, все еще слушалось, хотя и успело нагулять за дни малоподвижности и апатии вонючий желтый жирок, как у тушки старого петуха. Он физически ощущал этот мерзкий жирок, когда двигался. Иногда, в полудреме, этот жирок давил на сердце, и становилось трудно дышать.

Бывший капитан ВВС Роберт Н. Гельсер огляделся. Он хотел повернуться, встать, но что-то мешало. Комната была пуста – только на пол брошены несколько старых тонких матрасов. Он почти чувствовал вонь спермы, что излилась здесь раньше, в эти матрасы. И передернулся.

Гельсер сел. Даже для себя опустившегося, апатичного, одурманенного таблетками, сегодня он двигался плоховато. Мысли едва шевелились, вялые, как тряпки. «Что это? Как я здесь оказался?» Он хотел поднять руку – и натолкнулся на сопротивление. Рука не двинулась. Он опустил взгляд.

Черт побери, подумал он отстраненно, словно все это происходило не с ним.

«На мне смирительная рубашка», – понял он наконец.

Он не помнил, в чем провинился. Может, и ни в чем. Иногда санитары играли в эту странную и веселую (для них) игру – ты ни в чем не виноват, но тебя все равно наказывают. На самом деле, это очень болезненное ощущение – когда рвется связь между причиной и следствием, преступлением и наказанием. Когда исчезает видимая логика.

Ты не оступался, но тебя наказали. Чувствуешь себя безумным.

Гельсер наморщил лоб. Попытался собраться с мыслями. «Я точно ничего не делал?»

Ззззз. ЗЗЗзззЗЗзз.

Затылок прошила острая, как стальная игла антенны, боль, Гельсер невольно застонал.

Кажется, ему ударили дубинкой по затылку. Он смутно вспомнил, как кричал и размахивал руками. Чего-то требовал? Как пихнул одного из белых – тот опрокинулся, упал на спину и опрокинул Колина… или как зовут того санитара? Черномазого, длинного?

Забыл.

…опрокинул санитара.

И бил его кулаками? Ногами?

Капитан Роберт Н. Гельсер не помнит точно. Кажется, что-то было.

Он откидывается назад, затылком чувствует холодный пол – закрывает глаза и пытается заснуть.

* * *

Ночь. Дождь. В одном окне горит теплый огонек. С края крыши срываются капли и медленно летят вниз.

Разбиваются. Вместе с миллиардом других капель.

В гуле дождя не слышно отдельных ударов. Только стихия. Ее рев и гул. Ее победная песня.

Им нужно бежать отсюда. Но сил нет.

Весь мир промочен насквозь, словно шерстяное индейское одеяло, купленное в резервации.

Нет ничего – ни надежды, ни выхода, ни цели. Только этот звук… и холод. Капитан Роберт Н. Гельсер рывком переворачивается на другой бок на голом полу. Приходится делать несколько попыток – с первой не удается, он только перекатывается по полу.

Холодно, холодно.

Он слышит шуршание мышей? крыс? мертвого бога? в стенах. Они – мыши? крысы? мертвый бог? – хотят добраться до него, бывшего капитана ВВС Гельсера. Где мой атомный бомбардировщик? Где мое место в строю?! Где я? Где моя жена? Моя гордость?!

Кто я?

Он сжимает крепкие здоровые зубы – до хруста. Один зуб трескается, боль пронзает челюсть насквозь. Темнота озаряется вспышкой. Некоторое время Гельсер не может дышать.