Зов Лавкрафта

Другой бы подышал немного, пошевелил недоразвитыми ручками. И с облегчением отправился в мир иной, в теплые светлые объятия Господа Бога – туда, где бело, тепло и сытно. Где нет забот. Он же вцепился в жизнь зубами, которых у него еще не было. 1901 год. Крестьянская семья, Липецкая губерния, недавно пережившая лютый голод. Свет лучины, воткнутой в поставец. Отсветы ложатся на стол и стены.

И мама напевает над ним, шепчет, склоняется над колыбелью. Наговаривает его жизнь. Приди, приди. Отговаривает его жизнь от тьмы и смерти. Уйди, уйди.

Мальчик мой, мальчик. Она даже боится дать ему имя, потому что – сколько их таких, с именами, записано в церковную книгу.

А он хнычет и дышит. За мутным окном ночь, зима и снег, сугробы выше человеческого роста. Скрип отцовских валенок по снегу. Дальний разноголосый брех собак. Колкие и злые звезды висят над маленькой деревней Настасьино, смотрят с высоты. Дыши, будущий Дикий Адмирал, дыши.

Дышу.

Иногда он открывает глаза и что-то видит. Светлый потолок. Люди в белых халатах. Размытые образы и приглушенные голоса. Капельница – кап, кап, кап. Боль. Боль единственная яркая и горячая, горячее ее нет на свете. Дыши, Дикий Адмирал, дыши. Он дышит. Иногда ему кажется, что он все еще идет сквозь белую пустыню. Раз, два. Одна нога, другая нога. Раз, два. Дыши, Дикий Адмирал, дыши. Никто за тебя дышать не будет. Никто за тебя дело не сделает. Как родился вопреки, так и живи, сукин ты сын. Ломается лед под ногами. Он летит в расщелину, туда, где черная вода. И падает, падает.

Иногда он слышит, как поет мама. Уйди, тьма, уйди. Уйди, боль, уйди. Мальчик мой, мальчик маленький. И тогда становится немного легче. Словно он не один – и бьется огонек лучины, держит остатки света. Против подступающей тьмы.

У кота была кота
Да колыбелька золота,
Как у нашего Ванюши
Получше того,
Получше того
Да покрасивее его…

Иногда люди вокруг в черном, словно ангелы смерти. Золото горит на их руках. Они смотрят на него и молчат.

В такие моменты он мучительно вспоминает, что сам ходил в черном с золотом.

Черная форма. Золото на рукаве. Он открывает глаза – и снова стоит на льдине посреди белого безмолвия. Бесконечная белая пустыня уходит во все стороны. Голубые сколы отмечают свежий торос. Они ярко сияют под летним солнцем.

Он стоит посреди белого поля в черной шинели, распахнутой на груди, – и ему не холодно.

– Обморожение третьей степени, – произносит голос. – Местами даже ближе к четвертой.

* * *

От черной полыньи подымался пар. Вода парила на морозе. В Арктике лето, так что температура воздуха минус пятнадцать. Сегодня холодно. Скоро может подняться и до нуля, вообще жара, – но это ближе к материку. «Там и согреемся», – подумал Дикий Адмирал. Внутри него догорает последний глоток коньяка. Словно отсветы лучины в деревенском доме.

И тихий голос мамы наговаривает: уйди-уйди, смерть.

Он смотрел, как «К‐3» медленно и аккуратно уходит под воду – вертикально падает в черную бездну. Словно уходит навсегда. У полюса не очень большие глубины, говорят гидрологи.

Не очень, блядь, большие, думает Адмирал раздраженно. Выпить ему хочется еще больше обычного. Хотя какие тут могут быть градации? Он выпьет, и ему станет еще хуже, он это знает. Но если не выпьет, то выцарапает себе глаза от ноющей пустоты в груди или прыгнет в полынью вслед за лодкой. И с облегчением раскинет руки.

Не очень большие глубины, думает он. Иногда ему так трудно собрать внимание. Но эта херь там как-то помещается.

Он вспоминает, как рассказывал каперангу Меркулову, командиру «К‐3», о мертвом боге. О Дяде Степе. О Старике.

Берем апельсин и протыкаем насквозь.

Он снова слышит звук, с которым отвертка пробивает апельсиновую корку.

Хотя он показывал командиру «К‐3» эту аналогию, у него самого она не укладывается в голове. Он просто принял ее как данность.

Эта тварь сидит на земной оси, как у себя дома. Получается, в моменты затишья Дядя Степа уходит в центр Земли? От мысли, что все, что под ногами, вращается вокруг ебанутого Змея Горыныча с отростками на роже, его чуть не выворачивает.

«К‐3» медленно сложила перископ. Он все ближе к поверхности воды. Его стеклянный глаз смотрит на них четверых.

На него, адмирала флота Васильева, начальника экспедиции «Летний чай».

На трех матросов во главе со старшиной.

Прощаясь. Почему-то эта мысль пронзила Васильева насквозь. Возможно, разреженный морозный воздух испарил из него остатки алкоголя.

* * *

– Пальцы на руках и ногах, – понизив голос, сказал врач. – Эту руку пришлось укоротить сильнее, некроз тканей, сами понимаете… Уши, нос, большой кусок кожи… и, простите, мяса… со скулы тоже пришлось удалить.

Белый свет реанимационных фонарей отражается от голубых плиток, покрывающих стены. Блеск металла, приглушенное эхо голосов.