Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Я должен сказать с такой же резкостью насчет наших профсоюзных организаций. Так и не поймешь, что они на заводе делают, не в обиду будь сказано товарищам профсоюзникам, представителям нашего организованного пролетариата, о котором они любят говорить… Мы пятилетку кончили, строим социализм, построили крупнейшую промышленность, но этого нельзя говорить рабочему, который сидит в холодной казарме, — он вас ко всем чертям пошлет. Что мы не можем достать несчастное количество антрацита, который можно подвезти, а превращать рабочего в воришку, не заставлять его жену мешками таскать уголь и кокс…

То же самое насчет питания и всего остального. Ведь те продукты, что имеются, если их приготовить вкусно, можно их есть. А в клубах у нас тепло или холодно? Чисто или грязно? Ведь то, что мне рассказывали, кажется анекдотом: рабочим мыла не давали потому, что в колдоговоре написано, что мыло должно быть зеленым. А его не дают ни зеленого, ни серого, и рабочие ходят грязные…

Большевики, которые умели по одному кличу нашей партии тысячи людей давать на фронт, люди, которые не умея держать винтовку в руках, не говоря уже о пулеметах и пушках, могли идти на фронт сражаться и побеждать, — чтобы эти большевики не сумели победить и вытянуть черную металлургию на такую высоту, которую не видела не только наша страна, но и вся Европа?! Я этому не поверю!..

Из отрасли промышленности, которая задерживает развертывание нашего народного хозяйства, надо превратить металлургию в ведущую отрасль. Это большевики могут, должны сделать и сделают во что бы то ни стало!

Емельянов рассказывал:

— В ночь поджога рейхстага из Эссена я приехал в Берлин по делам. Видел пожар. Читал экстренно вышедшие газеты. На первой странице большой снимок здания, из окон которого валит дым. Надпись: «Коммунисты подожгли рейхстаг. Следы поджигателей ведут в советское посольство…»

— Одну минуту, — Серго, словно спохватившись, прервал Емельянова, позвонил в Кузнецк Бардину.

Почти каждую ночь Иван Павлович докладывает о тяжелом положении завода. Всю зиму и Магнитка и Кузнецк работают хуже некуда, словно сговорившись оправдать опасения своих противников: да, выстроенные на Урале и в Сибири домны-гиганты смогут работать лишь летом. И в эту ночь известия более чем неутешительные. Но Серго не повышал голос, не «накачивал», не срывался. Емельянов, наблюдавший за ним, чувствовал, что услышанное тяжко наркому, но он знает: там, на другом конце провода, люди работают на совесть, надо ободрить, поддержать их. Из трубки, специально не очень сильно прижатой к правому уху наркома, Емельянов слышал:

— Все использовано, все мобилизовано — все факторы!..

— Думаю, что еще не все, дорогой Иван Павлович, — возразил Серго. — Ученые говорят: люди — больше половины успеха. А у нас, в наших обстоятельствах, при наших особенностях, с нашими замечательными людьми, думаю, почти весь успех. Не падайте духом. Смотрите только, чтобы не были погублены печи. Никто не будет вас дергать. Обещаю, беру ответственность на себя. Рассчитывайте на молодежь, на вдохновение, на порыв. Еще несколько усилий, еще чуть-чуть напряжения — и все пойдет как надо. Развенчивайте недопустимые толки о невозможности работы зимой в Сибири. Вся надежда на вас. — Подумал, добавил: — Вся надежда на вас и вся вера — в вас. Желаю успеха. — Положил трубку, обратился вновь к Емельянову: — Продолжайте, Василий Семенович. Все, что вы рассказываете, архиважно, как сказал бы Ильич.

— Сразу после выступления Гитлера по радио ночью я увидел во всех окнах закрытого по мирному договору снарядного цеха яркие огни. Мастер объяснил: «Выполняем заказ на котлы высокого давления для Японии! Раньше мы на этом прессе прошивали шестидюймовые снаряды, но ведь технология одна и та же». — «Да я сталь-то по составу близка к снарядной», — заметил я… Стальной лист испытывают на полигонах — якобы пуленепробиваемых сейфов. В инструментальном цехе полно заготовок для пулеметных стволов… Хозяин моей квартиры написал на меня донос, будто бы на потолке и стенах я нарисовал серпы и молоты. Да, все это было смешно, когда бы не было так грустно… Нагрянули штурмовики — обыск. На мой протест — надменный ответ: «Во время революции права не получают, а берут». На следующий день я узнал, что дом был окружен отрядом в шестьдесят семь человек. Познакомился я, товарищ Серго, и с гестапо, где оказались мои письма. Меня задерживают всюду, живу, как в юности, когда подпольничали с Ваней Тевосяном в Баку…

— Понимают, что мы — самый опасный для них «агент» Москвы…

— Наконец на заводе Крупна я увидел Гитлера. Сторож у ворот, украшенных флагами, поздоровался си мной, сказал, что Гитлер и Геринг только что проследовали через эти ворота, с важностью объявил: «Я их и открыл им. Сейчас они, вероятно, в прессовом».