Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

— Вот он, Амирани нашего века. — Ленин восхищенным взглядом проводил чудо-машину, вздохнул мечтательно: — Либкнехт вспоминал о прелюбопытнейшем разговоре с Марксом. Маркс издевался над победоносной реакцией, которая воображала, точно так же, как сейчас нота, российская, реакция воображает, будто революция задушена, и не догадывалась, что естествознание подготавливает новую революцию. Маркс тогда с воодушевлением рассказывал Либкнехту, что на одной из улиц Лондона видел выставленную модель электрической машины, которая везла поезд, и заметил: «Последствия этого факта не поддаются учету. Необходимым следствием экономической революции будет революция политическая». Да-с… Так-то, друзья мои… Амирани, Прометей, Степан Разин… — Умолк, обводя товарищей задумчивым взглядом. Встрепенулся: — Нет! Не только этот пилот и не он в первую голову. Амирани нашего века здесь, со мной, сидят под скирдой возле Иветты. — И, довольный, засмеялся.

— Подкандальники расстегнулись! Натрешь ноги, Серго!

А ему видится тысяча семьсот второй год, октябрь. Во-он туда, на тот мыс левого берега, выходят войска Петра. Молодой — такой же, как ты сейчас, — царь всматривается в мокрые башни с флюгерами над конусами свинцовых крыш. А степы!.. До чего высоки! До чего, знать, толсты?! Солдаты, что копают редут под осадную батарею, только вздыхают: «Неспроста, вишь, Орешком прозвали». Взмывает над круглой башней замка голубое знамя с золотым львом. Гулко лопается ветер, стелет белый дым по серой воде. Ядро трескает в грязь, шипит, обдает Петра брызгами.

Тысячи солдат, ухватясь за канаты, тащат из Ладоги штурмовые ладьи, волокут по прорубленной загодя просеке в обход досягаемости шведских ядер, спускают в Иену ниже крепости. Облепив ладьи, толкают и поддерживают, чтобы ровно шли — килями по бревенчатым настилам. «Рраз, два — взяли!» — истошно командует Петр. Щиколотки посбивал, оступаясь с наката. Кафтан сбросил. Рубашка дважды насквозь — пот соленый встречь дождю студеному. Только скрученный галстук по-прежнему давит вздутые жилы длинной шеи. Вцепился в канат, глаза выкатил: навались!.. Нет, не солдаты тянут — ты, Серго, тянешь. Со вчера не евши, ладони — в кровь. Но царь сам в деле и тебе не дает спуску, материт, колошматит чем ни попадя — правого, виноватого.

К ночи пятьдесят ладей с помостами для стрелков спущены в Неву. Солдаты уж ни есть, ни пить: где свалились в мокрый мох, там и спят… Заутра, чуть свет, загрохотали барабаны. Прапорщики трясут, отрывают от прибрежных кочек, ставят на ноги: «Зар-ряжай мушкеты! Береги патроны от дождя! По два — за пазуху! По две пули-за щеку! Ар-р-рш! Бегом!..»

Заслоняя замки полами кафтанов, забираются на помосты. Волна хлещет в борт — ладья качается, скрипит. Гребут. Плывут наперерез быстрине. С маху втыкаются в берег. Стрелки ссыпаются на шуршащую гальку. Бегут, едва волоча штурмовые лестницы. Горит крепость, но не сдается. Рвутся пороховые погреба, обваливается восточная стена. Пожарище. На башнях плавится свинцовая кровля. Словно взрываясь, рушатся стропила. Вздымаются смерчи красных искр, голубого пламени. Полыхает река. Лезут, становясь друг другу на спины, цепляются, ползут, карабкаются, обдирая локти рваными камнями. А сверху — камнепад, сверху — ручьи горящей смолы, расплавленного свинца. «Вперед!» «Знамя — на штурм!» «За веру православную, за царя-батюшку, за святое отечество!..» Назад пути нет: полыхая, уплывают по Неве пустые ладьи, подожженные шведскими ядрами. «Шары чугунные повсюду меж нами прыгают, разят, прах роют и в крови шипят… Швед, русский — колет, рубит, режет. Бой барабанный, клики, скрежет, гром пушек, топот, ржанье, стон, и смерть и ад со всех сторон…»

— Ты что стоишь, подлец? Не хотел шить золотом — бей камни молотом.

Вновь он не петровский солдат, штурмующий крепость, а ее пленник в ножных кандалах, выгнанный на заготовку льда каторжник. И перед ним на острове не Орешек, а Шлиссельбург — самая страшная темница империи, где навсегда исчезали опасные для трона люди. Теперь вот ты, Григорий Орджоникидзе… «К трем годам каторжных работ с последующим поселением в Сибирь пожизненно»…

Пожизненно… За то, что во время первой русской революции перед большим стечением народа открыто провозглашал: «Долой Николая!» За то, что противозаконно переходил государственные границы, издавал и распространял нелегальную литературу. И еще — за многое, многое подобное.