Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Заслонив глаза рукавицей, вприщур огляделся. Заснеженный простор Невы, а за ним Ладоги. Словно вмерзли в залитую солнцем бесконечность лошадки, трусившие у горизонта, розвальни, должно быть, с рыбой. По берегам — заваленные ветром с Ладоги столбы дыма, избы, крытые щепой, такие же, что и при Петре, и до Петра, и до крещения Руси. Убожество. Жуть. Ощущение, что ты один посреди пустыни. Нет, не вырвал Петр Великий Россию из нищеты. Сколько еще труда, сколько жизней надо положить… Хватит ли отпущенных тебе, Серго, сил и дней? И вообще… Можно ли вырвать? Можно ли вырвать, если люди, стремящиеся к этому, оказываются вот здесь в качестве заготовщиков льда? Будь ты проклята, крепость-могила!

Шлиссельбургская крепость занимает почти весь остров, крепостные стены проходят у самой кромки воды, так что штормовые волны достают до них. Толсты, высоки стены. День и ночь ходят по ним часовые. И все же! Никогда не гасла и не гаснет мечта узника о свободе, непрерывно рождаются дерзкие планы побегов, особенно по весне. Каторжан охватывает жажда простора. Именно весною возникают самые безнадежные утопии и заканчиваются трагически — новыми, как правило к пожизненной каторге, приговорами, а подчас и гибелью Но пытались, пытаются и будут пытаться бежать из про клятой крепости, взламывая потолки, железные крыши, кованые двери, и готовя орудия из кроватных ножек, и оттачивая отмычки об асфальтовые полы, и разрезая стальные пруты оконных решеток чудом добытыми напильниками, и связывая веревки из простынь, матрацев тюфяков, и убивая охранников, захватывая их винтовки не желая понимать, что освободить может только смерть. Словно подтверждая это, Алтунов отбросил пешню, кинулся на Сергеева, стоявшего у края проруби, сшиб в воду. Сергеев цеплялся за лед, за салазки, отчаянно бил руками по воде. Рядом с ним барахтался Алтунов, н выпускал его, старался утопить. Но тулуп Сергеева вздулся спасательным кругом, не давал потонуть обоим. Опомнившиеся конвойные, помощники надзирателя, несколько уголовных с баграми выволокли и жертву и покушавшегося. Сергеева тут же — и галоп! — погнали отогреваться! Алтунова принялись топтать. Только гулкие «Хэк! Хэк!» содрогали морозный ветер, словно рядом дрова кололи.

— Они же его убьют! — Серго рванулся на выручку.

И тут же — удар в плечо прикладом, другой — в грудь. Но это не умерило пыл: лучше погибнуть, чем видеть, чем стерпеть. Сжав кулаки, шагнул вперед. Спасибо, товарищи схватили Серго за руки, оттеснили в сторону:

— Опомнись! Ухлопают и скажут: напал на конвой.

— Кончай работы! — поспешно скомандовал старший конвоир.

Колонна униженных, обезличенных одинаково безобразной одеждой людей растягивается по ликующе синим, и голубым, и розовым снегам. Тяжелые взгляды потрясенных, но ко всему безразличных мучеников. Тяжелая поступь сгруженных цепями ног.

— Шире шаг!

— Шире рыла не плюнешь! — У кого-то находятся силы огрызаться, протестовать, шутить: — Запевай веселую.

Вон и «альма-матер» нынешняя твоя видна, Григорий Орджоникидзе, — четвертый корпус. Будто с вызовом к остальным тюрьмам острова, новая тюрьма не прячется, подобно им, за крепостные стены, а высится напоказ. Окнами, перекрещенными решетками, смотрит на застывшую Неву, на Ладогу, на тебя. Чудится, будто и твердыни крепостных башен, и позолота крестов на церковных куполах, и двуглавый орел над воротами внушают: «Мы раздавили революцию — и тебя раздавим». Прежде чем дать поглотить себя четвертому корпусу, Серго оглядывается на небо, на волю, жадно вдыхает морозный воздух. Там, за крепостными степами, лежит недосягаемый мир с домами, где живут комендант, надзиратели, их жены, дети… Часовня в память трехсотлетия Романовых. Церковь. Могила петровских солдат, павших при штурме Нотебурга — Орешка…

В двадцатидвухместной камере только и разговоров, об Алтунове, о Сергееве. Похоже, и в остальных «номерах» так же. То с одной стороны, то с другой слышится пение:

Покоренный на Востоке, покоритель на Руси…

Сбейте оковы, дайте мне волю…

С вызовом, с угрозой, азартно Серго затянул:

Смело, товарищи, в ногу…

В камеру вбежал дежурный надзиратель:

— Сейчас же прекратить!

Но арестанты разом подхватили грозное пение.

Ворвались три стражника, щедро наделяли зуботычинами. Но Серго уже вкусил хмеливший задор борьбы. Не ощущал боли, даже усталость от работы будто бы испотела из него. Злее всех кричал:

— Пока не явится начальник тюрьмы, не прекратим!

И вскоре, уже вечерело, в мятежную камеру пожаловали их сиятельство, сами господин барон Зимберг. Розовощек, белокур, осанкой и обликом похож на императора, Александра Павловича, каким Серго представлял того по портретам. Палаш, пуговица, генеральские погоны — все сияет и сверкает, как выбритый подбородок. Добропорядочен до омерзения. Не зря русские цари поручают охранять себя остзейским баронам. На этих положиться можно.