Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Пушкин. Грибоедов. Лев Толстой. Достоевский. Тургенев. Лермонтов. Гончаров. Герцен. Чернышевский. Добролюбов. Некрасов. Гарин (Михайловский). Помяловский. Мельников-Печерский. Короленко. Горький. Куприн. Леонид Андреев. Бунин. Вересаев. Муйжель. Телешов. Сологуб. Борис Зайцев. Серафимович. Сергеев-Ценский. И опять Лев Толстой, Горький, Короленко, Байрон, Джек Лондон, Анатоль Франс. Гомер. Бальзак. Ибсен. Октав Мирбо. Бомарше. Поль Бурже. Шекспир. Гете. Мольер. Гауптман. Золя. Шиллер. Карл Гуцков. Бичер-Стоу. Герберт Уэллс…

По счастью, библиотека, собранная и собираемая каторжанами, была богатая. И все деньги, которые присылали Папулия с мачехой Деспине — по пятерке, по десятке, он мог тратить на книги… Основы политической экономии — Адам Смит и Рикардо. Труды профессора Новгородцева и Гюйо, Бельтова (Плеханова) и Богданова, Дюбуа и Джемса. Больше всего, как прежде, увлекала история… «Первобытная культура» Тейлора, «Древняя история» Оскара Зегера, «Древняя история» Беккера, «Древний мир», «Древний Восток и эгейская культура», «Лекции по истории Греции», «Очерки истории Римской империи», «Средние века», «Новая история профессора Виппера. («Средние века» читал два раза и обстоятельно конспектировал.) «История Европы» Кареева, «История Соединенных Штатов» Чапнинга, «История нового времени» Ковалевского и так далее и так далее. Только по русской истории перелопатил два с лишком десятка томов, в основном Ключевского и Костомарова.

Он оставался живым благодаря неукротимости духа, силе воли, мужеству разума, стремившегося познать. Подвижническим чтением переживал века — тысячи судеб в иные эпохи. Его обществом стали мудрейшие, достойнейшие люди, избранники всех тысячелетий человечества. Изо дня в день, из ночи в ночь идут занятия в шлиссельбургском «университете». Профессора подобрались такие, что любой иной университет позавидовал бы: Даниил Заточник и Ломоносов, Сенека и Конфуций, Добролюбов и Менделеев, Спиноза и Кант, Радищев, Новиков, Фейербах, Гегель… Даже кандалы меньше мешают «студенту», когда берется за дело. Вот только оконце «аудитории» от дождей и снегов делается все мутнее. Чего бы, кажется, не отдал, чтоб хоть раз протереть его снаружи… Однако пора приниматься. Сегодня лекции читают Платон и Вольтер, завтра Монтескье и Дидро, послезавтра сам Жан-Жак, сам Николай Гаврилович:

— Из всех пороков праздность наиболее ослабляет мужество…

— Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории…

— Всякий неработающий человек — негодяй…

По немалому уже опыту Серго знал, какие дубы ломит царская тюрьма, каторга, ссылка. Апатия, телесное и душевное истощение, болезни здесь быстрее, чем где бы то ни было, приближают старость, преждевременную смерть. Болят уши. Болит спина, поясница. И неизбывный голод одолевает — тоска молодого тела по нормальной пище. Тоска по дому, по уюту, удобству. Тоска по близким, по любимой. Мзия! Хоть бы глянуть на тебя… Рана от сабли заживает, от неразделенной любви никогда. Тяжко, но: «О своих истинных возможностях человек узнает по тому, что сделал…» Превыше всего — работа: книги по истории, книги по философии, политике, географии. Книги, книги… А еще с помощью самоучителя Серго старается овладеть немецким языком, А еще… пишет стихи.

Миновал обход докучный. Лязгнул ключ, гремит засов

Льется с башни многозвучный, перепевный бой часов,

Скоро полночь — миг свободы;

Жаркой искрой сквозь гранит к мысли мысль перебежит…

Тук… тук… тук!

Условный звук,

Звук приветный,

Стук ответный,

Говор азбуки заветной,

Голос камня: тук-тук-тук!

Голос друга: «Здравствуй, друг!..»

«Спишь ли ты ночной порою

В этом склепе гробовом?»

«Я бы спал, и сон приходит -

Дух усталый вдаль уводит, -

Но не долог чуткий сон…

Жутко… Страшно… Но бывает,

Сердце тьму позабывает -

Просветленный, чудный миг…

В книге звезд душа читает

Откровенье древних книг…»

«Друг, мужайся! День настанет!

В алом блеске солнце встанет!

Синей бурей море грянет…

Будет весел многоводный

Пир широкий, пир свободный.

Он сметет грозой народной

Наш гранитный каземат…»

Тихий стук, печальный стук:

— «Нет, не мне в саду зеленом

Встретить песней и поклоном

Луч багряный — вспышку дня!..

Завтра утром два солдата

Унесут из каземата

Безыменный, бедный труп…

Душно, дурно… Умираю…

Месть тебе я завещаю…

Ближе, ближе холод ночи…

Давит грудь… не видят очи…»

Слабый стук, последний стук…

«Статейный список № 209. Фамилия, имя, отчество. — Орджоникидзе Григорий Константинов. Рост 2 аршина и 6 вершков, телосложение хорошее, глаза и волосы черные, цвет и вид кожи лица белый.

К каким категориям преступников относится? — Каторжный, осужден уже третий раз. Признан виновным в первом побеге с места водворения… и проживании по чужому паспорту, лишен всех прав состояния.

Следует ли в оковах или без оков? — В ножных кандалах…»