Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

«Полундра» приближалась к стальной, в рыжих потеках стене. Матросы на палубе «Авроры» прекратили работы, выстроились вдоль борта, как для встречи начальства на смотру, напряженно молчали, смотрели на колодников, колодники — на матросов. Крутой серый борт, увенчанный строем людей в робах, медленно плыл мимо Серго. Слева был Зимний дворец, Медный всадник, Сенатская площадь, помнившая и декабристов, и девятое января пятого года. Справа — крейсер с обращенными на дворец орудиями. Так хотелось, так надо было крикнут товарищам! Душа рвалась. Глубоко вдохнул дождевой нагонный ветер. Слегка разыгрывая простака, чуть рисуясь и бравируя, к изумлению колодников и жандармов громогласно начал:

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн…

— Не дозволяется, господин хороший! — робко одернул жандарм.

— Про царя же! — Серго читает Пушкина с упоением, с надеждой и уверенностью:

Отсель грозить мы будем шведу.

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твердой стать при море…

Уже за кормой остался крейсер. А Серго все смотрел на него как на символ грядущего избавления. Показалось, что в ответ с палубы кто-то махнул рукой. Показалось. Нет. Снова! И еще!

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия…

Не знал он и не мог знать, что через два года матросы «Авроры» захватят крейсер, откажутся выполнять приказ Керенского о выводе корабля из Петрограда и двадцать пятого октября тысяча девятьсот семнадцатого года в двадцать один час сорок минут грохнут вон из того орудия, давая сигнал штурма. Не знал и не мог знать, что через пятнадцать лет знаменитейшие заводы Питера под его, Серго Орджоникидзе, руководством будут строить Днепрогэсы, Турксибы, Магнитки, дарить тракторы и танки, блюминги и телескопы, трубы и насосы для добычи нефти, буксиры для Беломорско-Балтийского канала, цистерны, прессы, ткацкие станки, подводные лодки, ледоколы, новые «Авроры». Конечно, ничего этого не знал и не мог знать колодник в потертой шинели на палубе утлого пароходика. Но все это он как бы ппредчувствовал, провидел в ненастной мгле своего бытия. Оттого и не стыл под напором нагонных, с брызгами, волн. Оттого и не кланялся шквальному, с дождем, ветру.

СО ВРЕМЕНЕМ В ЛАДУ

Восьмой месяц в пути от Шлиссельбурга. Зимовал в Александровском централе. Безделье томило Серго хуже каторги. «Выручила» эпидемия горячки. Фельдшер, вся тюремная прислуга с ног сбились — и тогда Серго вызвался помогать: ведь он — тоже медик…

Потом надивиться, нарадоваться не могли:

И параши тягает от больных, и самих на носилки ложит. Ни хрена не боится. Перец с огнем, ты ему еще не моргнул, а он уж сделал — только «ха-ха» да поет на свой лад «хурлы-мурлы»…

В июне двинулись дальше — на север. Если были бы карандаш, бумага и возможность, Серго так записал бы сложившееся в уме письмо:

Папулия! Дорогой! Я совсем отдохнул, когда паша пестрая и довольно многолюдная команда погрузилась на паузок. Трюм превратился в огромную, плывущую вниз по течению Лены камеру. Удобств — никаких. Сплошные нары в два яруса. Вповалку здоровые и больные, теснота, закрытые наглухо ночью двери, вонь грязного белья и немытого человеческого тела. Все искупается с наступлением утра. Едва открывают трюм, мы бросаемся на палубу. Кто садится за удочки по бортам паузка, кто принимается за самодельные шашки, шахматы. Большинство просто отводит душу — долгие часы мы жадно всматриваемся в цвет неба, в игру воды, по все, что после долгой разлуки дарит природа. Ближе к Якутску паузок проплывает под нависшими над рекой островерхими скалами. Вспоминаю Кавказ…

Пойма разрастается обширной долиной, сверкает озерами, лоснится тучными травами. Лена несет свои воды с достоинством — плавно, величаво. И погожие дни — солнце почти не скрывается, и белые ночи, в простор безмятежных вод навевают томление, смутные надежды, мечтания о любви.

Вот и Якутск виден. Обширные пустыри сменяются тесно поставленным, будто сбежавшимся в кучки жильем. Большей частью видны амбары — дома, срубленные из бревен, но кое-где и юрты с покатыми стенами, со слюдяными оконцами. Лабазы с коваными, как в России, дверями, да еще некоторые — не зря, наверное? — обнесенные частоколами. И надо всем — церкви, колокола церквей. Мрачный двухэтажный дворец губернатора. Дом полицмейстера. Дом воинского начальника. Громадное деревянное здание тюрьмы…

Приход новой партии ссыльных — событие, особенно для здешних поселенцев, а их тут, по слухам, больше четырехсот. Высыпали на берег. Суют хлеб, кисеты, черемшу — от цинги. Кричат:

— С благополучным прибытием, бог вас храни, господа!

— Братья! Страждущий во Христе приветствует единоверцев!