Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Дородная, статная, румяная. Ни красоты, ни стати, ни силы не занимать. Истинная сибирячка, наглядное подтверждение того, что красота прежде всего в здоровье, что в здоровом теле — здоровый дух. В жакете из вишневого сукна, подбитом лисьим мехом, в пуховой начесной шали она, казалось, вышла из игрища на картине Сурикова «Взятие снежного городка». Тут же, однако, пылкое воображение все переиначило. Нет, не в картине она виделась, а выплеснулась из всемогущей реки, замерла и вот-вот обрушится на тебя волною — захлестнет, подхватит, унесет. Серго зажмурился, мотнул головой, стараясь избавиться от наваждения, и сквозь щемящею тревожную грусть, какой никогда еще не было, Подумал: до чего ж это здорово — жить!

Когда он открыл глаза, учительша по-прежнему стояла лицом к студеному ветру с реки и поправляла шаль. Мягкие белые руки плыли над головой, над пенистой кромкой берега, над волнами с барашками, над морем по имени Лена. И он почему-то вдруг увидел, какое светлое и высокое над ним небо, какая ясная красота вокруг, Стоял без шапки, глядел на учительшу. О чем она думала? Может, о далеких краях, из которых пришел и в которые уйдет последний в этом году пароход? Или о том, что скоро зима и солнце почти не покажется? А может, о нем, о Серго Орджоникидзе? Вот бы она упала в воду и оказалась одна в бушующей Лене! И он кинулся бы спасать… Он подплывает к ней, уже выбившейся из сил|, отчаянно пытающейся удержаться на волне, и легко подхватывает ее. Лена неистовствует. А он с драгоценной ношей, наперекор стихиям, захлебываясь, но не сдаваясь, пробивается сквозь штормовую ярость волн — вперед и только вперед!..

— Убрать трап. Отдать кормовую. — Пароход шумно отваливает.

Что за игра воображения? Сбросил девицу в набежавшую волну — да еще в ледяную! Сам вымок до нитки! Не-хо-ро-шо, товарищ Серго. Сколько еще в тебе мальчишества! А может, это и хорошо? Но позвольте… Она уходит. А ты думал, зазимует на берегу?..

Верно, ощущать и любить жизнь в другом — не только предназначение, но и талант человека. И любимый для него никогда не бывает отсутствующим. А здесь, в селе, где так трудно не встретиться и еще труднее не познакомиться, тем белее фельдшеру с учительницей. Она просит Варвару Петровну сделать детям прививки против оспы. Кто придет в школу? Неужели не ясно?

Подавляя волнение, Серго вошел в единственный класс, тесный, надышаный десятками разновозрастных ребят, — такой же, в каком сам не так уж давно учился. Только окна поменьше да рамы двойные.

Учительша напряженно следила за тем, как фельдшер приступал к процедуре. А ребятишки были напуганы вторжением усача, да еще чернявого, да еще с сумкой, на которой в белом кругу краснел крест, не суля ничего хорошего. Во все глаза глядели, как разложил на столе холодно сверкавшие коробочки, возжег, словно! шаман, спиртовку. Окаменев, слушали, как велел всем закатывать рукава. Но не подчинялись. Беспокойно принюхивались, чем так приятно и устрашающе запахло. Двое забились под парты, а один метнулся вон, так что учительше пришлось его, самого великовозрастного, задержать и пристыдить. Но усатый не спешил злодействовать — и тем несколько успокоил аудиторию. Занял место учительницы, у всех на виду, возле грифельной доски, закатал собственный рукав:

— Па-апрашу внимания. Все смотрят на меня. Все! Тэ-эк-с… — Крошечным ножичком царапнул по плечу себе: — Разве это больно? Зато оспа мне теперь нипочем.

Одобрив его кивком, учительша закатала рукав шерстяного платья и подошла к фельдшеру. Его рука, признаться, дрогнула, когда прикоснулся к обнаженному плечу, но прививку сделал вполне профессионально. Объясняя, зачем прививка, и уговаривая наиболее пугливых, учительница очень помогала фельдшеру. За день все сделали. Когда сторож прогремел колокольчиком и ученики, истомленные переживаниями, разбежались по домам, Зина заметила:

— Вижу, любите детей… У нас не только из Покровского учатся — из ближних наслегов тоже. Очень велика тяга к образованию.

— И вы посвящаете себя этому?

— Разве не стоит? Кому же еще?..

— Чернышевский, помнится, писал отсюда об ужасающих условиях жизни, о нищете местного населения.

— «Я присмотрелся к нищете; очень присмотрелся. Но к виду этих людей я не могу быть холоден: их нищета мутит мою заскорузлую душу. Якуты живут хуже негров Центральной Африки».

— Вы читали Чернышевского?!

— А вы полагаете, нас только псалтырь интересует?

— Извините… И «Что делать?» читали?