Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Вывести Мольтаверна на чистую воду лучше всех всё же получалось у Луизы. Но это стало возможным лишь по истечении времени. Начав с невинных подтруниваний, которые нередко перерастали в беспардонные колкости, способные задеть за живое самого толстошкурого человека, Луиза вскоре начала устраивать Мольтаверну настоящие допросы. Она обращалась к нему на «ты». Тот продолжал говорить ей «вы» и даже не смел — чувствовалось, что от смущения — называть ее по имени. Их разговоры больше походили на перепалку и уже вскоре превратились в какую-то изощренную по своей жестокости игру, грозившую бедняге подвохом на каждом шагу. И если бы не его беспримерная покладистость, если бы не безучастно-благодушный тон, с которым он реагировал на каждый новый вызов, держа себя как сильный со слабым, чем-то напоминая борца сумо на ринге в поединке с ребенком, эти дискуссии давно бы закончились обидами.

Каждый раз, когда Мольтаверн выдавал какие-нибудь новые сведения о себе, это происходило неожиданно, и каждый раз обнаруживалось, что его откровения, чаще всего шокирующие, почему-то больше не могут пополнить его образ чем-то таким, что могло бы изменить к нему отношение.

Со дня появления легионера в Гарне прошло две недели, когда однажды под вечер к Петру зашла Женни Сильвестр со своим рыжим спаниелем. Выдался тихий, теплый вечер. Любуясь закатом, все вместе сидели на террасе. Мольтаверн начал слоняться туда-сюда, накрывая столик под аперитив, что вообще любил делать, как многие простые люди, — расставлял бутылки так, чтобы были видны этикетки. Спаниель водрузил морду на нагревшуюся плитку и одним своим видом располагал к чему-то домашнему, сентиментальному.

Разговор беспредметно кружил на одном месте. В ответ на сказанное Луизой по поводу очередного компакт-диска, которыми она обменивалась с Сильвестр, та стала рассуждать непонятно о чем:

— Дар голоса, пения вообще, не имеет никакого отношения к голосовым связкам или к конституции человека. Это происходит в голове, в извилинах. Существуют, например, люди, которые способны взять и заорать во всё горло, а другие не способны. Одни умеют плавать с рождения, их этому даже учить не нужно, а другие совсем не умеют… — объясняла всем Женни Сильвестр. — Это и есть дар. Ни больше ни меньше…

— Не сложнее, получается, чем двинуть кому-нибудь по физиономии, — заметил Петр в шутку. — Один на это способен, а другой умрет на месте, но поднять кулак не сможет.

— Да, ты очень точно подметил… — улыбалась соседка, поглаживая своего притихшего пса. — Это всё равно что дать по морде.

— Я, например, всегда относился ко второй категории. В детстве никогда не мог дать сдачи, хотя крепок был неимоверно, да и ростом повыше среднего, — развил Петр свою мысль. — Мне казалось, что, если я ударю человека в лицо, произойдет что-то ужасное, непоправимое. Наш специалист по рукопашному делу нас сейчас рассудит. Не согласен со мной, Леон?

Сидевший в стороне Мольтаверн с достоинством помялся и ответил:

— Да как-то… У меня таких проблем нет. Надо так надо.

Ясность и простота ответа, с которой Мольтаверн выразил невыразимое, заставила всех взглянуть на него какими-то другими глазами. Вдруг казалось очевидным и другое — что он смог бы без труда проиллюстрировать сказанное конкретными примерами из собственной практики.

Повисло молчание. Мольтаверн порозовел, как это происходило с ним каждый раз, когда он оказывался в центре внимания, и особенно в тех случаях, когда повышенный интерес к нему сопровождался сверлящим взглядом Луизы, — эту болезненность в его реакциях Петр подмечал уже не в первый раз.

Жени Сильвестр вскоре ушла к себе. Ужин накрыли на кухне. Мольтаверн пообещал запечь в духовке курицу в лимонном маринаде. Блюдо удалось. Застолье прошло в той легкой атмосфере непрекращающихся подтруниваний и добродушия, которая у Петра невольно поднимала настроение и в то же время не переставала его удивлять. С тех пор как в доме поселился легионер, вечера проходили в бурной атмосфере, все вместе они много смеялись.

Леон распечатал для него новую бутылку красного вина. С наполненным стаканом Петр отправился в свою комнату, чтобы хоть немного позаниматься своими делами, и через дверь, приоткрытую в гостиную, слышал, как Луиза возобновила разговор, начатый до ужина на улице. Попросив зажечь камин, она шелестела журналами, разглядывая рекламную страничку с изображением «самого высокого человека в мире» — некого Р. Вэдлоу, американца, ростом в два метра семьдесят, и вслух комментировала:

— Непонятно, чем этот шкаф может заниматься… В дверь и то надо проталкивать. По горизонтали, что ли?

— У меня есть приятель в два метра двадцать. Вышибалой работает на Елисейских Полях… в дискотеке, — сказал Мольтаверн, сидевший на корточках перед камином. — Спрос на рост был и будет.

— Пэ, ты слышал?! — окликнула Луиза через дверь. — У него, оказывается, пол-Парижа знакомых, а мы тут ушами хлопаем…

Но и вправду, Леон впервые обмолвился, что у него есть в городе какие-то знакомства.