Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Ближе к вечеру, когда над садом начали сгущаться первые сумерки, ветер внезапно стих, и всё замерло. Но затишье не продержалось и десяти минут, как запорошил мелкий снег — почти невидимая, искрящаяся крупа. А через полчаса снег валил уже крупными, мохнатыми хлопьями. От него щекотало лицо. Оседая на освещенный кафель террасы, снег превращался в переливающуюся перламутром жижу янтарного цвета. Побелевшие газоны тут же приобрели диковинный вид. Выше, расступаясь навстречу взгляду, темнота раздвигалась в бесконечную, мельтешащую пелену, в которую невозможно было смотреть дольше секунды.

Петр в панике сновал по саду, что-то проверял в розарии, в цветнике и сострадал каждому кустику. Вернувшись в дом, чтобы одеться как следует, он натянул резиновые сапоги и после этого еще более стремительной поступью ринулся обследовать двор, участок, но не мог ни на что решиться: он не знал, накрывать ли кусты сразу или лучше повременить, ведь он даже не успел их еще окучить. Кому звонить в такой день? Да и о что, собственно, выяснять? Засучить рукава и спасать всё, что можно…

Мольтаверн на некотором отдалении вымерял след в след припорошенный снегом газон, издавая промокшими кедами хлюпающие звуки. В кепке и в желтом дождевике, он глазел на разыгравшуюся стихию с выражением мечтательного бессилия и без тени озабоченности, чем немного действовал Петру на нервы.

— Ну и климат… Не погода, а шабаш какой-то, — ворчал Петр из темноты. — Что ты на это скажешь, а Леон?

— Растает, не волнуйтесь… У нас в Пиренеях не такое бывает. Как наметет иногда, — успокаивал Мольтаверн. Первый снег не держится. И потом — воздух, чувствуете? В носу щиплет.

— Я не знал, что ты из Пиренеев.

— Да, из Пиренеев, — подтвердил Мольтаверн.

Нагнувшись к траве, Петр захватил перчаткой горсть снега, хлопками разбил его и усомнился:

— А если ночью будет мороз?

— Не будет мороза. Точно вам говорю.

Петр вроде бы поверил, но еще долго не решался уйти с террасы, вглядывался в снегопад, переводил взгляд на Мольтаверна, словно дожидаясь от него какого-нибудь очередного аргумента в пользу своей бездеятельности, но тот молчал.

Попросив не готовить на вечер ничего особенного, Петр собрался съездить за сигаретами, он хотел еще купить на ужин устриц, а вместе с тем просто не мог устоять перед соблазном взглянуть на праздничные улицы, на которых, как ему казалось, людно и непременно должно пахнуть печным дымом, чем-то новогодним. Сменив еще раз верхнее, он прошел к машине, счистил с ветрового стекла снег и, пробуксовывая по снегу, выехал на аллею.

Уже на полпути, в тот момент, когда он находился среди полей, видимости не стало вдруг вообще, и он был вынужден съехать на обочину. Дорога тонула в непроглядном месиве. Вываливаясь из мрака, как из прорвы, плотный, тяжелый снег метался во всю ширь шоссе и словно отгораживался от чего-то неизбежного, чуть ли не пятернями. От шлепков в ветровое стекло охватывало неодолимое чувство, что кто-то действительно бьется в него, не то руками, не то мордой, вслепую.

Петр выключил зажигание, опустил передние стекла и, оглушенный тишиной, сидел в полном мраке, высунув руку на улицу и ловя пальцами невесомый, но живой, щекочущий пух…

Он вернулся с устрицами и с бутылкой темного рома, который купил для Мольтаверна, чтобы тот смог приготовить себе грог. Мольтаверн к этому времени растопил камин. В гостиной стоял треск разгоревшихся дров. От сильной тяги и пламени дымоход гудел. Дом опять стал наполнен привычным вечерним уютом.

Перед ужином Петр решил подняться наверх переодеться. Последовав его примеру, Мольтаверн тоже сходил к себе и вернулся в свитере с галстуком, повязанным на ворот клетчатой байковой рубашки.

— Что же, вполне, — одобрил Петр, с улыбкой осмотрев его с ног до головы. — Садимся за стол, или ты еще чем-то хотел заняться?

— Зря вы всё-таки индейку не захотели, я бы приготовил, — сказал Мольтаверн, что-то сверяя на столе, где уже успел разложить на блюдах со льдом устрицы, холодную семгу и открытую банку кетовой икры.

— Устрицы при гриппе, пожалуй, некстати… Я не подумал об этом, — спохватился Петр.

— Я в общем-то… Я их вообще не ем, — помялся Мольтаверн.

— Я же тебя спрашивал!

— Не волнуйтесь.

— Что же ты будешь есть?

— Сварю макароны.

— В Рождество?.. А хотя ты прав. Не будем привередничать… Но ты мог бы поехать к кому-нибудь, к знакомым или к друзьям. Со мной-то не очень будет весело.

— Не к кому.

Мольтаверн вдруг смутился. Розовея, он извлек из-за спины небольшой сверток, упакованный в золотистую подарочную бумагу, и протянул пакет Петру:

— Это вам.

— Вот этого не нужно было, Леон, — сказал Петр с досадой, взял сверток и, распотрошив упаковку, извлек черный увесистый бинокль. — Зачем ты транжиришь деньги?

— Да я не покупал. У меня остался один, — пробормотал тот с радостным смущением.

— Спасибо! Отменная вещь. А я… ты меня прости, я тебе ничего не приготовил.

— Бросьте! Что мы, дети?

— Дети, не дети… — ворчал Петр, крутя в руках подарок.

— Пить-то что будете? — спросил Мольтаверн. — Вино открыть или, может, шампанское?

— Ты что предпочитаешь?