Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Мари потратилась на покупку дешевой мебели: дивана, двух настольных ламп, письменного стола, дешевого канцелярского кресла — всё белого цвета. Когда она сказала об этом Гварнерри, он откровенно обиделся. Бельгиец возмущался не столько ее никчемными, на его взгляд, приобретениями, сколько ее тратами, считая, что с того момента, как она решила платить за квартиру на правах рядового квартиросъемщика, меблировка на его совести…

Продолжая заниматься редактированием рукописей Гварнерри — этот неожиданный род занятий превратился для Мари в источник хотя и небольших, но регулярных доходов, о которых еще вчера она не могла бы и помыслить, — Мари справлялась с заданиями бельгийца со всё большей легкостью, однако больше не испытывала первоначального увлечения.

Гварнерри назначал ей встречу в кафе возле Люксембургского сада или в самом парке, рядом с беседкой возле центрального входа. Там он вручал ей очередной «черновик» — надиктованную на магнитофон кассету. На предварительной стадии сочинительства бумагой Гварнерри не пользовался вообще. В обязанности Мари входило набрать текст с фонограммы. По ходу набора она же должна была сделать первоначальное редактирование. Связность и последовательность изложения, с которой текст был надиктован на пленку, несмотря на обилие сложных сюжетных ответвлений, Мари подчас поражали. В сочинительстве под диктофон Гварнерри достиг настоящих высот. Но в то же время в этой виртуозности проглядывало что-то противоестественное и ущербное. Вряд ли метод позволял развивать в себе другие, какие-то другие, изначальные писательские способности, необходимые в работе с бумагой, а ее не могло заменить ничто — ни магнитофон, ни секретари-редакторы, ни портативный «макинтош», хотя он и стал отменным помощником при редактировании.

По окончании работы Мари возвращала Гварнерри исправленный текст. Несколько дней у Гварнерри уходило на ознакомление с распечаткой. Он проходился по страницам карандашом. После чего она еще раз вычитывала текст, внося его новые исправления. Но иногда ей приходилось самой перерабатывать целые страницы. С предлагаемыми версиями Гварнерри обычно соглашался, но в завершение оттенял текст некоторой «контрастностью», как он объяснял, которая граничила скорее с вычурностью, впрочем вполне характерной для его письма в целом, и он упрямо не хотел с этим расставаться, — особенно сильно это качество или недостаток бросались в глаза в диалогах.

Что же касалось литературных достоинств рукописей, проходивших через ее руки, Мари уже не строила себе больших иллюзий. Детективная продукция Гварнерри отталкивала ее не только откровенным подражанием Сименону и не только сюжетным однообразием, характерным для всех его опусов, поскольку действие разыгрывалось всегда в одном и том же ключе: моросящий дождик, туман, куда-то мчащийся автомобиль, в свете фар вырастающий силуэт незнакомца или незнакомки… Гораздо больше Мари отталкивали авторские интонации, вполне типичная для мужского письма манера, коробившая ее когда-то еще в Шарли, скрывать свое истинное «я», прятать свое лицо под маской того или иного героя, отвлекая внимание читателя и, по сути, околпачивая его ложной наготой героев, многоликостью участников, мнимостью и в некотором роде непроглядностью всего маскарада. Весь это сумбур, какая-то внешняя показуха мало имели общего с настоящей литературой. Трюк изобличал свою ущербность на каждом шагу. Персонажи всех книг Гварнерри при сопоставлении оказывались сиамскими близнецами.

Проблески личного, сокровенного бельгиец позволял себе разве что в поверхностном слое текста. В манере того или иного героя поддерживать деловой разговор Мари всегда улавливала беспардонный тон самого бельгийца. Личное проглядывало и в особой, подаваемой как нечто закулисное, изнанке повествования, в специфическом сплине, на фоне которого фабула разыгрывалась, во второстепенных деталях вроде указаний при описаниях на фасон туфель, на покрой пиджаков, свитеров, на расцветку галстуков — всего того, во что бельгиец рядил своих героев. Но точно такими же аксессуарами мог похвастаться и он сам, из них состоял его личный гардероб. Мари приходилось лишь удивляться, как бывает бедна и истощена авторская фантазия.