Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Если бы мир имел «центр», то он обладал бы и «окружностью», он имел бы «начало» и «конец». И этот «конец» был бы чем-то конечным по отношению к чему-то внешнему, существующему вне, за его пределами. Поэтому мир неизбежно мог являться только сферой, центр которой находится повсюду и в то же время нигде, в которой нет ни низа, ни верха. В такой сфере всё однородно. Мир не может быть бесконечным. Но в то же время его нельзя рассматривать как конечный. Многих максимумов не может быть в одно и то же время, потому что в таком случае это уже не максимумы, а нечто другое. Существовать может лишь один единый максимум…

Вытекающий из этого вывод тоже выглядел донельзя просто, хотя и парадоксально: абсолютный минимум всегда совпадает с абсолютным максимумом. В абсолюте происходит полное отождествление противоположностей наибольшего и наименьшего, полное совпадение противоположностей. И такое совпадение понятий не может быть постигнуто при помощи понятий, относящихся к конечным объектам и величинам.

Идея релятивизма пространства и относительности понятия движения, которую Кузанский иллюстрировал на примере с кругом, — он изображал такой круг, в котором человек вращается как бы с распростертыми руками и ногами, в виде звезды, заключенной в обруч, в кольцо, — эта идея тоже вроде бы не содержала в себе ничего странного, невообразимого. Вполне очевидно, что при бесконечно высокой скорости вращения тело такого человека неизбежно оказывается в изначальном положении и одновременно во всех других положениях. Но как перейти от отождествления противоположностей в абсолюте к абсолютной необходимости существования Бога? А именно к этому и сводил свои доводы автор. Как перейти к совпадению всех противоположностей во вратах, ведущих к Нему, которые «охраняет ангел»? И вообще, являлся ли Бог, существование которого можно выявить с помощью доказательств, библейским, евангелическим Богом? Что это за «Сама Возможность»?.. Вот тут уже многое не укладывалось в голове.

Если не уяснить себе с полной ясностью всего того, что касается пространства, — но как бы внутри самого этого понятия, без костылей и без опор на внешнее, будь то Бог, к которому ведут «врата, охраняемые ангелом», будь то «Сама Возможность», будь то еще нечто надстоящее над всем, по отношению к чему пространство является конечным… — если не разобраться в этом до конца, то совершенно невозможно найти ответ на главный вопрос, это казалось очевидным. Однако, говоря о пространстве, Кузанский отказывался углубляться в суть самого этого понятия, не хотел разбирать его изнутри, продолжать свои построения. На этот раз сущность его интересовала лишь наружная, рассудочная. Автор книг довольствовался тем, что излагал доказательства, позволявшие утверждать, что существование пространства невозможно без совпадения всех его параметров в надстоящей над ним субстанции. Таким образом Кузанский пытался продемонстрировать «свертывание» мира в Боге…

Какая связь могла существовать между этой внутренней работой над собой, наверное не такой уж случайной, просто нахлынувшей как-то не вовремя, в которой любой нормальный человек мог бы увязнуть неожиданно для себя, и его новым внезапным увлечением настоящими красками, попытками написать настоящую картину при помощи красок на холсте, натянутым на подрамник, какими пользуются художники, вложив в этот процесс весь свой новый опыт, — а именно этому Петр и посвящал сегодня всё свободное время, — он и сам не смог бы всего объяснить.

Еще вчера всё это показалось бы праздной блажью. Но он чувствовал, что эта связь существует, прямая и неразрывная. Разве живопись, да и любой другой вид искусства, если речь идет конечно об искусстве, а не о жалких потугах дилетанта, возомнившего о себе непонятно что, — разве живопись не преследует ту же самую цель? Разве она не пытается найти ответы на те же самые вопросы? Разница, по-видимому, лишь в методе, в подходе, в ракурсе. Живопись, искусство опираются на другие, более интуитивные средства познания.

Однако простых, однозначных ответов здесь уже не было вообще. Да и вопросы, всё новые и новые вопросы, всплывали лишь для того, как ему иногда казалось, чтобы с максимальной четкостью очертить концы какой-то палки о двух концах — выявить границы не знания, как такового, а именно «незнания». И это уже совсем разные вещи…

Гостиная превратилась в мастерскую. Вся мебель, стоявшая здесь прежде, теперь была вынесена в другие комнаты. Оставшаяся теснилась по углам — стол, кресло, пара стульев, диван, сдвинутый к окнам и застеленный простынею. Однако не только гостиную, но и всю нижнюю часть дома теперь загромождали подрамники, голые и уже натянутые. По углам стояли рулоны грунтованного холста, коробки с красками и растворителями. Всем этим добром Петр обзавелся впрок, гонимый отчасти опасением, что если покупать всё это в небольшом количестве, то в магазине для художников его примут за дилетанта и не захотят доставлять громоздкие покупки в Гарн…