Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Первый небольшой холст, который Петру удалось написать на ферме в Кудрэ, представлял собой заурядный натюрморт. На покрытом белой скатертью столе — голубое фарфоровое блюдо. В блюде — три румяных яблока. Рядом с блюдом — глиняный широкогорлый кувшин. Тут же на белой скатерти — грубый кухонный тесак с деревянной рукоятью…

Эффект немого упоения непритязательной простотой — таков был, на взгляд Петра, нехитрый подтекст этюда — вызывал сомнения. Немного дешевым, сомнительным он казался уже потому, что весь трюк упирался в столь же сомнительный тускло-размытый общий фон холста, который переходил из серого, блеклого намека на объем с едва уловимым фиолетовым подсветом в тон более теплый, почти реалистичный. Эта теплая доминанта, которую Петр привык именовать про себя «теплым подшерстком», начинала проступать отчетливее к вечеру, когда солнечный свет становился холодным и тяготел к красноватой, предзакатной гамме оттенков.

Холст менял оттенки, как хамелеон, на протяжении всего дня, отчего основной тон палитры трудно было запечатлеть с точностью, и это было единственным, что приковывало к себе внимание. В целом же натюрморт получился неудачный. Лишним оказался нож. Не было сходства с натурой. Слишком грубые нарушения глаз улавливал в перспективе. Объяснялось же это тем, что изобразить он намеревался каждый элемент в натуральную величину, не принимая во внимание перспективу. В результате весь натюрморт оказался немного наклоненным к переднему плану, хотя определенная фокусная точка, стягивающая к себе объемы, чувствовалась где-то справа, но это получилось случайно. Именно наличие этой собирающей точки справа и придавало композиции устойчивость, но не застывшую, а как бы непроизвольно возникшую в результате плавного, едва заметного парения с едва уловимой и неизменно ровной скоростью.

Второй натюрморт, немного крупнее по формату, написанный сразу вслед за первым, был тоже собран из яблок. Но теперь они лежали не в блюде, а были просто разбросаны по скатерти. Пара зеленых бутылок из-под вина, отставленная на правый край стола, придавала картине нечто надуманное. В холсте не чувствовалось непосредственности первого. Искусственность усугублялась тем, что при подготовке натуры получился какой-то перебор с «живописным беспорядком». Почти неуловимых оттенков палитра вышла пересветленной, отчего контуры яблок и бутылок едва вырисовывались на поблекшей белизне скатерти, а общий тон теперь тяготел не то к голубой, не то к розовой доминанте, но, как и в первом холсте, на протяжении дня менялся.

Третий холст представлял собой что-то и вовсе простенькое: три яблока в голубой салатнице, голый стол, робкий намек на тень справа. И сами яблоки, и блюдо, в котором они лежали, были увеличены в размере примерно вдвое по сравнению с их реальной величиной, что привело к неожиданному сходству с натурой. Образ казался наконец зафиксированным. Он уже не ловил взгляд смотрящего, а прочно приковывал его к себе…

Разложив краски и кисти на стареньком облезлом столике, вынесенном в конец террасы, туда, где росла глициния, и нависающий сверху балкон хозяев создавал во второй половине дня тенистый пятачок, Петр провел над этюдами три дня подряд, не давая себе ни минуты передышки, и уже чувствовал усталость, даже физическую, но продолжал испытывать всё то же лихорадочное, изнурительное удовольствие, как и в первую минуту, всё так же не мог им насытиться и остановить в себе зрительный поток образов, которые возникали один за другим как по цепной реакции. Не успевал он избавиться от одного, как возникал следующий, еще более настойчивый, яркий, еще более наглядный, чем предыдущий, и, скорее всего, представлявший собой просто разновидность предыдущего.

Живописный беспорядок, устроенный на террасе, вызывал у хозяев любопытство. Но они обходили эту сторону дома с таким видом, будто не могли перебороть в себе обиды за то, что их не удостоили хоть какого-нибудь самого скупого разъяснения на этот счет. А может быть, просто не хотели мешать.

Жанно на грядках больше не появлялся. Сама Эв Фаяр, с утра до вечера занимавшаяся хозяйством то в огороде, то в курятнике, то во дворике, теперь воздерживалась от случайных реплик, которыми они обычно обменивались на улице. Она лишь изредка выдавала свое присутствие каким-нибудь невольным шумом — звоном ведра, лязганьем лопаты, сапы, или когда вдруг начинала хлопать в ладоши, чтобы отпугнуть ястреба, парившего, хотя и высоко, но именно с той стороны двора, где находился курятник. С тем же благовоспитанным безучастием теперь держался и хозяин. В глазах у него появилась разве что замкнутость, выдававшая в нем человека упрямого, прекрасно знавшего цену себе, да и своему молчанию.

В субботу после обеда, когда Петр пригласил его на кофе — этот ритуал вошел в обычай, — Фаяр с каким-то двусмысленным оживлением заметил, что голубая салатница из лиможского фарфора, стоявшая на столе пустой, являлась частью сервиза — единственной за всю его жизнь покупки, сделанной им на аукционе; всё остальное поразбивали дети.