Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Ты как школьник… Который не хочет идти сдавать экзамен, обязательный для перехода в другой класс, и пристает ко всем с вопросом, как увильнуть от этого и всё же перейти на другой год… Проще научиться пользоваться уже установленными правилами, принимать их как должное, как необходимое зло, в конце концов. Другого выхода нет.

— Я не способен на это. Когда речь идет о себе самом, это несложно, — сказал Петр. — Сегодня потерял, завтра приобретешь в два раза больше… Но что делать, когда становишься свидетелем зла, совершаемого по отношению к близкому человеку или, скажем, к беззащитному? Когда видишь, что можешь что-то сделать, чтобы помешать этому… Нет, если ты нормальный, уравновешенный, а не помешанный, ты не можешь этого принять. С этим невозможно смириться.

— Труднее всего не это… — Фон Ломов приостановился и с видимым усилием пытался сформулировать свою мысль. — Самое трудное — тянуть лямку, жить как все, просто и заурядно. Но при этом чувствовать себя не просто пешкой в чьих-то руках, а составной частью всего, необходимым звеном. Отсутствие смысла и высоких целей — вот что труднее всего принять.

— С этим никто не спорит.

— Мне стало проще с тех пор, как я понял… даже не знаю, как это объяснить… Когда я почувствовал, как мир огромен. Но не в абстрактном смысле, а в буквальном. Когда я понял, что он разнообразен до бесконечности, что всё на первый взгляд кажущееся важным, в сущности, — ничто. Просто нужно вырваться из предвзятых, узких представлений о своей жизни, которые всё равно что замкнутый круг… Под каким бы углом мы ни смотрели на мир — с запада на восток, с востока на запад, вширь или вглубь, в нем есть всё, что угодно: грязь и чистота, добро и зло, свет и тьма… Не знаю, как объяснить это чувство. Оно дает нечто такое… Открываются какие-то новые внутренние возможности…

Глядя себе под ноги, Петр задумчиво ковырял хворостиной землю.

— Когда смотришь на мир как на что-то целое, однородное, видишь нечто такое… Главное — это достойно жить в любой ситуации, даже со связанными руками. Отсюда один шаг до понимания, что жизнь, замешенная на свободе, — это что-то варварское, дикое, — продолжал Фон Ломов. — Я не говорю, что счастливее дурака нет на свете. Но это почти так… Самый благополучный человек — этот тот, кто подчиняет свою жизнь необходимости, у кого нет возможности поступать по-другому. Такой человек избавлен от дилеммы, что выбрать, куда идти, с чего начинать. Дилемма выбора… Но ведь она и отравляет всё. Она превращает в раба, лишает главного — возможности найти равновесие и покой в рамках того, что есть. В конечном счете она лишает даже смысла. В лучшем случае смысл будет казаться далеким, недостижимым. Но тут-то как раз ничего нет нового. Высшая свобода сливается с необходимостью. Я в этом уверен…

— Я со всем согласен… Если ты чувствуешь, что в тебе это есть, тебе можно позавидовать, — помолчав, сказал Петр.

— Это на словах всё просто. Но мне повезло хотя бы в этом. Я понимаю, что мне некуда деваться и что в этом нет ничего страшного… Любой человек, перед которым открылся хоть какой-то смысл жизни, уже не может испытывать стимула от перемен внешних. В нем нет, например, стремления к смене местожительства. Он не может не понимать, что главное — внутри. А от себя можно бегать сколько угодно. Относительность умозрений… а мы в ней погрязли… это антипод абсолютному. А ведь это какой-то роковой закон, который распространяется абсолютно на всё. Посмотри вокруг. Как всё половинчато… Если вырваться из этого порочного круга, относительность рассыпается в пух и прах… Вот тогда и удается нащупать что-то определенное. Смысл всегда рядом, я уверен.

— Рад за тебя… Рад, что у тебя всё так сходится, — сказал Петр, — что тебе удается…

— Нет, ты чего-то не понимаешь, — перебил Фон Ломов.

— Обрыв необходим, это понятно. Без него невозможно… В этом мы все и заблуждаемся… — Петр жестом попросил не перечить ему. — Жизнь не такая, в сущности, короткая, если разобраться. В нее можно столько всего вместить. За одну жизнь можно прожить десять разных жизней. Только обычно почему-то об этом забываешь. Зацикливаешься на сегодняшнем, на том, что портит жизнь сегодня, или, наоборот, что дорого только сегодня, а завтра…

— Мне кажется, что обрыва как раз не должно быть. Я об этом и говорю… Какой в нем смысл? — возразил Фон Ломов. — Пустая трата времени и сил. Как ты не понимаешь? Поэтому я и считаю, что тебе пора взять себя в руки и возвращаться. Я приехал, чтобы сказать тебе это в глаза… А если не в Версаль, если обратного хода нет, если ты не хочешь жить, как раньше, то нужно начать новую жизнь. Вот и всё… Начав с того, что было. Без всякого обрыва…

С прежним недоверием на лице Петр чему-то кивал, молча шел вдоль обочины и, сдирая с хворостины пахучее лыко, любовался своей палкой. Слова, как всегда, всё искажали. Говорили вроде бы понятные друг другу вещи, но договориться ни о чем не удавалось…