Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Частная клиника находилась в окрестностях Монпелье, в довольно живописной местности. На юге стояла уже не весна, а настоящее лето. Пестрые цветущие косогоры дружно разбегались в разные стороны сразу на выезде из небольшого городка со старинной церковью, который надвое рассекала речушка. На узких улочках было ни пройти ни проехать от магазинов, торговых рядов и лавок. Торговцы заманивали к прилавкам фермерскими продуктами и какой-то местной мануфактурой. С туризма все жили и здесь.

От каменного моста, замыкавшего городскую черту, мне предстояло проехать еще несколько километров в направлении старинной обители, населенной монахами-бенедиктинцами, которая располагалась на возвышенности и на карте была отмечена как историческая достопримечательность. По соседству с монастырем и находилась клиника…

Въездные ворота оказались распахнуты. Трое рабочих в спецовках выгружали из автофургона ящики, выполняя указания долговязого мужчины в белом халате.

Я приостановился у ворот. Тот, что был в белом халате, подал мне знак, приблизился, спросил, с какой целью я пожаловал, и показал мне на аллею, углублявшуюся в объезд широкого газона с сиротливо расставленными на нем шезлонгами.

Обогнув газон и клумбы, я подкатил к главному корпусу и припарковался на усыпанной гравием площадке. На высоком крыльце, заставленном цветами в вазонах, показалась молодая медсестра. Тоже в белом, приветливая и на вид миловидная, она пригласила меня подняться. Мы вошли в высокий вестибюль с хрустальной люстрой, миновали теплую, залитую солнцем галерею и оказались в просторном, застеленном ковровой дорожкой коридоре. Медсестра указала на дверь в конце, сказала, что лечащий врач ждет меня, и исчезла.

Подтянутый брюнет лет пятидесяти с тускловатыми глазами орехового оттенка вышел из-за стола и подал мне руку, придержав мою ладонь чуть дольше, чем того требуют приличия. Руки по локти в брюки, в расстегнутом медицинском халате, он стал расспрашивать меня, откуда я и кем прихожусь его пациенту, выплескивая всё это одной тирадой и не давая ответить коротко.

Мои объяснения его чем-то озадачивали. После нескольких минут странновато протекавшей беседы врач куда-то позвонил и попросил вызвать к нему Вертягина. Пока мы дожидались его прихода, де Мирмон вернулся за свой стол из красного дерева и решил меня еще поэкзаменовать, чтобы, видимо, составить более полное представление о моих отношениях с Вертягиным и получше уяснить себе, на что рассчитывать от этого визита.

Затем он стал объяснять не совсем понятные мне вещи. Речь шла о каких-то центрах в коре головного мозга, о синдроме блокировки памяти, о парамнезии, псевдореминисценции. Единственное, что мне удавалось вывести для себя с ясностью, так это то, что память Петра претерпела серьезные нарушения и что дело не только в пробелах. Для неповрежденной части его памяти были также характерны нарушения «по времени и месту событий». Какую-то часть реальных событий, имевших место в его прошлом, Петр будто бы помнил, но не мог разложить всё это в голове, как все нормальные люди. Кроме того, положение его усугублялось синдромом частичной «переидентификации» личности. Де Мирмон почему-то подчеркнул, что устойчивость этого синдрома объяснялась другим сопутствующим недугом — не то неврозом, не то психозом.

— Если память нарушена по месту и времени, это значит, что всё может вернуться назад, в нормальное состояние? — спросил я.

Врач закивал.

— Если упростить, то да… Это чем-то напоминает компьютер. Память машины разбита на «живую» и «мертвую», — стал он объяснять. — Мертвая служит для хранения информации, фактически это просто шкаф. Живая память участвует в обработке информации. Благодаря взаимодействию между ними нужная информация вынимается из хранилища в нужный момент. Когда этот механизм не срабатывает, информация лежит мертвым грузом. С компьютером просто: если мы дорожим информацией, которая заложена в память машины, нам ничего не стоит снять копию и хранить, скажем, отдельно, в другом месте. При неполадках мы загружаем сохраненную информацию в другую машину или можем заменить, подчистить память. Что делать с памятью человека? Ее нужно восстанавливать, как есть. Этим мы и занимаемся…

Де Мирмон попросил меня, чтобы при появлении Петра я не вступал с ним в разговор. Он предпочитал подать мне знак в нужный момент, ему хотелось проделать какой-то тест. Но, видимо, этим и объяснялся его энтузиазм, с которым он отреагировал на мой первый звонок, когда я попытался назначить дату и время визита.

Теряя в себе уверенность, я пообещал выполнить просьбу.

Раздался стук в дверь.

— Войдите! — сказал де Мирмон.

В кабинет вошел высокий, худощавый мужчина с седой головой. В следующий миг я едва не сорвался с места.

Это был Петр. Не кто иной, как Петр Вертягин. Но его невозможно было узнать. Постаревший, он выглядел на все пятьдесят. В его сером асимметричном лице появилась что-то простоватое и аморфное. На нем были изношенные выглаженные джинсы, рабочая куртка из парусины. На меня он даже не посмотрел, как будто не заметил моего присутствия.