Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Всё шло по сценарию, отработанному следователем. Ход запланированной «конфронтации» сразу же вышел из-под контроля Петра. На все узловые вопросы Мольтаверн отвечал именно так, как это было необходимо обвинению, а не защите. В считаные секунды Мольтаверн отрекся от своих клятв, данных Петру накануне. Он не стал опровергать своих первоначальных показаний и по-прежнему признавался во всех инкриминируемых ему действиях — с дерзкой улыбкой, приправляя свои гримасы несусветными объяснениями о том, что так это и было на самом деле, что он просто не предвидел, что всё так плохо закончится. А под конец он еще и вслух извинился перед Луизой.

Сидя в оцепенении, вцепившись кулаками в края сиденья, Луиза боялась пошелохнуться. Она выдавливала из себя по слову и, казалось, с трудом понимала, где находится и что с ней происходит.

Повторяя свои вопросы, стараясь задавать их таким образом, чтобы не ставить потерпевшую в затруднительное положение, чтобы она могла отвечать на них однозначными «да» или «нет», Берже получил на всё нужные ему ответы и вскоре был вынужден процедуру подытожить.

Мольтаверна вывели. Луиза устремилась к выходу. Эстель Бланш проследовала за ней.

Петр, гонимый чувством, что потолок должен вот-вот обвалиться ему на голову, на миг всё же задержался, уже перед открытой дверью в коридор.

Выйдя из-за письменного стола, Берже направился к нему и выжидающе смотрел на него снизу вверх.

— Жаль. Я надеялся на более мягкий вариант, — произнес следователь. — Но это не в наших с вами силах, поверьте.

— Вы просто не понимаете, что вы творите, — сказал Петр. — Всё это рухнет на суде.

— Вы вправе думать всё, что вам заблагорассудится, — кивнул Берже.

— Для вас это пустые слова.

— Зря вы так думаете.

Выйдя из кабинета, Петр не застал в коридоре ни Луизы, ни Мари.

На лице Мольтаверна не было даже тени вчерашней мрачности. Он выглядел бодрым, каким-то воспрянувшим. Глядя на него, складывалось впечатление, что крушение, которое они потерпели день назад у следователя, обернулось для него какой-то долгожданной внутренней развязкой. А поэтому намерение Петра устроить ему разнос, когда они, по обыкновению, встретились в тюремном боксе, обернулось лишь долгим молчанием.

Мольтаверн не переставал ухмыляться, разглядывал свои кулаки. Петр глядел в одну точку, но наконец закурил сигарету и произнес:

— Теперь мы с тобой повязаны до конца, ты понимаешь?

— Против судьбы не попрешь.

— Я ведь пылинка в этом молохе, не больше. Я не умею делать чудес, ты понимаешь?

— Это дураку понятно.

— Почему же ты мне не помог, если ты не дурак… если ты всё понимаешь?

— Не мог. Ведь всё правда.

Петр обессиленно закивал.

— Потому что вы врете, — добавил Мольтаверн. — Себе самому и этому субчику.

— Это он, Берже, субчик? Да он тебя в порошок сотрет, если захочет.

— Пупок развяжется.

— Ты бы выбирал выражения, мы не в казарме.

— И вы меня заставляете басни рассказывать. Осточертело!

— На то я и адвокат! — Петр ударил кулаком по столу, но выйти из себя по-настоящему у него не получалось. — У всякой правды есть две стороны. В каждом из нас сидит и то и другое. Ты понимаешь это? Или опять честь солдафона взыграла в тебе?.. Перед кем? Да не перед Луизой ли?.. Ведь корчил из себя, блеснуть хотел — признайся?

— Если даже и так, — усмехнулся Мольтаверн.

— Тогда знай, что я о тебе думаю. Ты размазня, слюнтяй! Чувство собственного достоинства надо уметь дозировать.

— Хватит вам!.. Сколько можно мозги полоскать?

— Мозги полоскать? Вот как ты заговорил! А я тогда кто, по-твоему? Посмешище? У меня, по-твоему, нет чувства собственного достоинства?

— Вы же сами всё затеяли. Я вам говорил, что не надо этого делать.

— Я затеял? Леон, смотри мне в глаза! — потребовал Петр. — Не можешь? Вот цена твоему достоинству! А я тебе скажу, что человек… мужчина по крайней мере… должен уметь всё за собой чистить, вплоть до унитаза.

Не удержавшись от улыбки, Мольтаверн уставил взгляд в стол.

— Тебе смешно? А знал бы ты, чего мне это стоит. Ну вот что, я не за этим приехал. Теперь мы возьмемся за дело с другого конца. Ты мне как-то говорил, то есть не мне, а Луизе, что в Чаде с тобой случилась одна история…

Мольтаверн поднял на него удивленный взгляд.

— Теперь нам придется всё выкапывать в твоей биографии, всё до подноготной. Где, когда, почему… Суд присяжных — это тебе не субчик Берже. Я хочу знать следующее: правда ли то, что ты рассказывал Луизе о ваших проделках. Я имею в виду историю с малолетками, которых вам поставляли в обмен на кусок хлеба. Правда ли, что ты дал в морду офицеру, одному из зачинщиков этого свинства?

— Вот Легион оставьте в покое, — мрачно пробормотал Мольтаверн.

— Не тебе теперь решать, что я должен оставить в покое, а что нет. Это, может быть, единственное, что было достойного в твоей собачьей жизни! А поэтому… Поэтому я хочу знать, где правда, а где ложь… Дал ты в морду офицеру или нет?

— Да при чем здесь офицер!.. Офицеры были не в курсе!

— Кому в таком случае?

— Да был один…

— Рядовой? Со званием? Легионер? Кто именно?

— Не я один его мордовал.