Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Он был из твоего отделения? Из твоего отряда? Как это называется там у вас? Ну? — подстегнул Петр.

— Полком называется. Он был из шестого… К нам перекинули полк морской пехоты.

Петр раскрыл блокнот и стал делать пометки.

— Про шестой писать не надо, — сказал Мольтаверн.

— Это мы потом увидим… Сколько ты там пробыл?

— Шесть месяцев.

— В каком году?

— В восемьдесят пятом. Нет, в восемьдесят четвертом.

— Будь точен.

— В восемьдесят четвертом.

— И как там было? Ну, вообще: джунгли там, пустыня? Я же не был в Чаде — встань на мое место.

— Ничего особенного… Жарища, как в преисподней, — сказал Мольтаверн, пожимая плечами.

— Это понятно, что жарища. Чем вы там занимались?

— Ходили уничтожать склады. Всякие гуманитарные акции на нас висели…

— Что за склады вы уничтожали?

— Противника.

— Стреляли, убивали кого-нибудь?

— Нет, обычно оглушали.

— Оглушали… Голыми руками? Кирпичом? Чем?

Мольтаверн оскорбленно уставился в стол.

— Ты-то кем там был?

— Снайпером.

— И что, ни разу не приходилось стрелять в кого-нибудь? Выстрелить в человека и уложить его? Да или нет?

Мольтаверн молчал.

— Хорошо, теперь меня вот что интересует: ты ведь не один с тех пор ушел из Легиона. Друзья у тебя там были? — Петр ставил вопросы, не дожидаясь ответа. — Кто-то из них уволился из Легиона за это время?.. Конкретнее: кто-нибудь из твоих сослуживцев, оставивших Легион, живет сейчас во Франции? Кто-нибудь может засвидетельствовать, что был мордобой из-за девочки?

— Нет, вот сюда не надо соваться! — запротестовал Мольтаверн.

— Я спрашиваю: есть ли такой человек или нет его? Есть ли он в природе? Без твоего согласия я ничего предпринимать не буду! Даю тебе слово!

— Ну, есть один, — сказал Мольтаверн с неуверенностью.

— Отношения поддерживаете?

— Одно время перезванивались, но редко. У него семья — сами понимаете.

— Пиши адрес. — Петр развернул перед Мольтаверном блокнот.

— Зачем?

— Пиши! Я не собираюсь тебя закладывать… за разглашение военной тайны. Мне нужно всё взвесить. Прежде всего, мне нужны все данные, чтобы всё взвесить как следует.

Мольтаверн покрылся испариной. Он тянул, не мог себя перебороть. Но наконец, на что-то решившись, он резко схватил ручку и набросал адрес сослуживца, после чего с испугом забормотал:

— Вы обещаете? Вы должны дать слово…

— Я тебя в чем-то уже обманывал? Да или нет?.. Даю тебе слово! Слово чести, если хочешь. В отличие от тебя, я таких слов на ветер не бросаю…

Брэйзиер не мог простить себе, что внял настояниям жены и согласился отпустить их с дочерью на очную ставку к следователю одних. Именно с этого дня он опять чувствовал полный разрыв с происходящим у себя дома. В семейной жизни всё опять покатилась по наклонной плоскости, и он ничего не мог изменить.

Брэйзиер решил перестраховаться. За несколько дней до возвращения жены из Ланд он съездил в Париж. Не ставя жену в известность, он связался парижским адвокатом, с некой Эстель Бланш, которую ему порекомендовал Жан Диарр. Самостоятельной практикой Бланш занималась не так давно, небольшой офис в шестнадцатом округе она занимала одна, без компаньонов, что само по себе было редкостью, но уже успела наловчиться в делах, замешенных на попрании женских прав. Диарр считал, что лучшего кандидата на роль защитницы его дочери не найти во всей Франции.

Встреча состоялась у Бланш в офисе уже в день приезда. Брэйзиер изложил, как умел, суть своего «семейного прошения». При этом он едва не наговорил лишнего, особенно о Вертягине, который, как он объяснил, взялся рьяно защищать обвиняемого, и о его взаимоотношениях дочерью. Сожалеть об этом пришлось уже по ходу разговора. Не успели они высказать друг другу главное, как вдруг всплыло, что Бланш знает Вертягина лично. Знакомство шапочное. Когда-то давно они сталкивались по работе, вот и всё. Кроме того, она поддерживала приятельские отношения с одним из его компаньонов. Брэйзиер был неприятно озадачен.

Пытаясь загладить свою оплошность, Брэйзиер настоял на немедленном внесении первого денежного взноса за услуги. Возражений не последовало. Брэйзиер настаивал на том, чтобы Бланш была с дочерью помягче. В ответ на что та с некоторой досадой заверила его, что защиту в таком деле — речь шла как-никак об изнасиловании — она берет на себя, увы, не в первый раз и поэтому просьбы такого рода казалась ей неуместными. Это он, отец, принялась Бланш вразумлять Брэйзиера, был обязан пересмотреть некоторые свои взгляды на вещи и, уж во всяком случае, должен был запастись терпением и проявлять к дочери максимальную мягкость. Психологическая неустойчивость, шаткость, чувство вины, неуверенность в себе — всё это являлось якобы чем-то типичным в таких случаях. С этим приходилось считаться всем психологам-криминалистам. И поэтому теперь девочка нуждалась в настоящей поддержке.

Брэйзиер урок намотал на ус и рандеву покинул с полной уверенностью, что дело, с которым он пришел, как ни крути идиотское, сдвинулось с места. Всё продвинулось в нужном направлении, по крайней мере на один шаг…