Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Любопытно было бы знать, кто развозит эту грязь вокруг меня?.. Хорошо, если на то пошло, покер покером, Мари. Но, во-первых, не вижу, каким образом всё это тебя касается, а во-вторых, ты ведь не хочешь сказать, что я проигрываю в карты по двадцать пять тысяч ежемесячно?

— А по сколько?

— Не понимаю, кто снабжает тебя подобными гадостями? Я разберусь… Ты шпионишь за мной? Ты хоть понимаешь, что ты делаешь из меня посмешище?

— Что за история с налогами? — продолжала допытываться Мари.

— Ну, видишь ли… О чем я и говорю… — Арсен помедлил. — Неужто и сюда успели сунуть нос? Кто? Я спрашиваю — кто?! Мари, ты должна понять, что существует такое понятие, как коммерческая тайна. Эти вещи не обсуждаются с чужими людьми. Это может иметь самые печальные последствия… Для всех.

Муж умолк, о чем-то быстро размышлял. Мари чувствовала, что своей осведомленностью смогла произвести впечатление, что муж судорожно ломает голову над тем, через кого она могла заполучить такие сведения.

— Мари, я давно думал об этом… Не пора ли нам поговорить вот о чем. Если ты хочешь определиться с жильем, если хочешь купить себе квартиру или дом, где тебе пожелается, я возражать не буду. В конце концов, ты больше не живешь дома. Получается, что я один пользуюсь общим имуществом. Это несправедливо. У меня, конечно, уйма трудностей. Но, черт возьми, зачем нам, например, эта крепость под Каннами? Ведь всё равно не ездим.

— Не смей и думать об этом. Это все, что осталось от мамы, — отрезала Мари.

— Я о том и говорю… Ты вправе решить на свое усмотрение. С квартирой Луизы тоже ведь нужно что-то решать, пора подумать и об этом.

— Хорошо. Я подумаю…

В том же духе они проговорили еще несколько минут, обсуждая извечную тему — дочь. Арсен собирался съездить на несколько дней в Лондон и порывался взять дочь с собой, чтобы дать ей возможность «проветриться». Мари возражала. Они распрощались ни на чем, понимая, что больше вообще ни о чем не в состоянии договориться.

Одним из наиболее неожиданных выводов, которые Мари сделала для себя после встрясок последнего времени, и особенно после встречи с Петром у следователя, была ее глубокая убежденность в том, что жизнь ее дошла до крайней черты, до Рубикона, за которым ничто уже никогда не будет по-старому, стоит ей сделать последний шаг и переступить его. В личных неурядицах произошел какой-то качественный скачок, и все былые опасения, волнения и страхи по сравнению с сегодняшним положением вещей выглядели мелкими.

Оставшуюся часть лета Мари проводила в Париже, от каких-либо решений воздерживалась, планов не строила, не считая кратковременной, давно запланированной поездки на юг, но не домой, а под Грасс, где она собиралась заняться подборкой материала для репортажа о выращивании лаванды, о ее переработке и изготовлении парфюмерных масел. Заказ достался ей как бы по старой памяти, уж слишком явно тема соприкасалась с родом занятий ее супруга. Мари, впрочем, не знала, как выйти из положения. Отказаться она не могла, но теребить мужа ей тоже не хотелось, а обращаться за помощью к людям, которым он платил зарплату, в обход его — это казалось несуразным, да и могло привести к новым вспышкам гнева с его стороны.

Со дня приезда из Ланд Мари жила у дочери. И уже понемногу начинала испытывать неудобство от этого непредвиденного сожительства, даже если никаких видимых причин для этого вроде бы не было, помимо того, что дочь жила самостоятельной жизнью, имела свой круг знакомых-сверстников и материнское присутствие нарушало устоявшийся ритм ее жизни. Мари не могла не замечать, что многое в их отношениях изменилось безвозвратно. После пережитого дочь повзрослела буквально на глазах. Нужды в опеке над собой Луиза больше не испытывала, тяготилась малейшим проявлением подобных забот, и, как Мари казалось, опять становилась вспыльчивой, а иногда даже тяготилась ее присутствием, особенно при друзьях, — они стали появляться на Нотр-Дам-де-Шам всё реже.

Когда однажды, дней через десять после очной ставки у следователя, Мари завела с дочерью разговор о том, что, может быть, и в самом деле правильнее будет поступить так, как предлагал Петр — забрать заявление и забыть обо всем, — Луиза вспылила. Впервые повышая на нее голос, дочь отважилась упрекнуть Мари в том, что давно, по-видимому, ее мучило. Она, мол, не знает, чего хочет, живет «в свое удовольствие», на поводу у своих прихотей. И она и отец, мол, перестали понимать ее. И именно она, получалось, мать, сделала всё для того, чтобы ее отношения с Петром прекратились. Данный упрек Мари восприняла особенно болезненно, потому что это не было чистым оговором. И вот теперь, мол, «очухавшись», она шарахается из жара в холод, гонимая одним желанием — сделать что-нибудь наперекор отцу. Луиза упрекала мать за дрязги с отцом и, наконец, за то, что она не желает понять, что с ней в действительности произошло…