Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Ну, давайте я попрошу у вас прощения, — предложил Гварнерри и тут же театрально продекламировал: — О Мари, прошу у вас прощения!.. Слыхали? Ну а завтра давайте, знаете что… Съездим-ка пообедать за город как благовоспитанные люди! Я знаю одну чудную дыру… — Он словно издевался над ней. — Машина у вас есть?

Мари молчала.

— Нет машины, — вздохнул Гварнерри. — Ну ладно, я что-нибудь придумаю… Я буду у вас под домом в двенадцать, если вы дадите мне ваш адресок. Так да или нет?

— Не понимаю вас… — произнесла она, колеблясь.

— Потому что не стараетесь, — упрекнул бельгиец. — Нет, не в двенадцать, а лучше в полпервого. А то я опять не высплюсь.

— В какое положение вы меня ставите? — пролепетала она.

— Все мы в одном положении, Мари. И вы, и я, и все остальные. Давайте оставим эту классовую рознь. Вы уж меня простите, но для людей вроде нас с вами все эти понятия — чушь собачья. Я записываю ваш адрес — диктуйте…

Подозрения Мари насчет ненормальности А. Гварнерри оказались не напрасными. Вскоре она уже не сомневалась, что имеет дело с человеком не совсем вменяемым. Вспышкам гнева не было конца. Но каждый раз бельгиец быстро сменял гнев на милость, и всё опять заканчивалось извинениями и самобичеванием. В этом было что-то отталкивающее. Однако к искренним ноткам раскаяния Мари не могла оставаться равнодушной. И она не знала, как так получалось, что в душе она опять прощала Гварнерри очередной срыв, хотя и клялась себе этого впредь не делать.

Ее услуги Гварнерри всё больше удовлетворяли. Он не переставал расхваливать ее работу. Продолжая оказывать Гварнерри редакционные услуги и получая от бельгийца «гонорары» наличными суммами, по десять тысяч франков за порцию текста, Мари нет-нет да задавалась вопросом, как автор рукописи может разбрасываться такими суммами, к тому же принимая работу, явно не доведенную до завершения, явно полупрофессиональную. Казалось очевидным, что его расходы не ограничатся половинчатым редактированием, книга в таком виде не могла быть изданной. Кое-что ей стало яснее после того, как однажды она сходила в крупный книжный магазин, который ей порекомендовал бельгиец, где будто бы продавались сразу все его книги.

Всех книг, список которых составил ей Гварнерри, там не оказалось. Но продавец действительно выложил перед ней чуть ли не с десяток подписанных им триллеров. Мари потратилась на два самых пухлых экземпляра. Дома пролистав купленные книги внимательнее, она пришла к выводу, что свою методику Гварнерри освоил давным-давно. Сегодня она нисколько не сомневалась, что все его книги писались под диктофон. Только потом кто-то работал с аудиозаписью, фактически переписывая всё набело, а то и подвергал всю «рукопись» настоящему рерайту. Следовало отдать Гварнерри должное: он был отменным сочинителем, мастерски владел сюжетом. Но в его текстах не чувствовалось главного — стиля. Проще говоря, писателем в привычном понимании этого слова Гварнерри не был.

Сомнения на свой счет Гварнерри улавливал с самого начала. И неслучайно он настойчиво пытался ей внушить, что не первый год работает над настоящим, «бумажным опусом» в восемьсот страниц. Работа над книгой будто бы отнимала у него все силы и не позволяла ему «транжирить» драгоценное время на вычитывание каждодневной «детективной халтуры», отказаться от которой он не мог по вполне понятным причинам. Триллеры приносили доход, и немалый.

Впервые в жизни Мари поддерживала дружеские отношения с мужчиной. И все те стандартные доводы, которые в обычной жизненной ситуации могли бы сослужить ей службу, в данном конкретном случае теряли всякий смысл. Вправе ли человек до такой степени выпадать из общей массы? Существует ли грань, которая отделяет оригинальность от отклонения? Можно ли прощать всё?.. К каким бы выводам она ни приходила, от этого всё равно ничего не менялось. Констатация приводила к оценке, но не к осуждению.

Прямота Гварнерри и откровенность, с которой он мог говорить обо всём на свете, отсутствие в нем ханжества и даже честолюбия свидетельствовали о его редкой внутренней свободе. Понимая это, Мари старалась гнать от себя предрассудки.

Как-то вечером дома у Гварнерри произошел разговор, который приоткрыл перед ней новую и менее всего ожидаемую сторону.

— Я, Мари, не только мазохист, но и отпетый женолюб. Увы, как и многие творческие люди… Только без заблуждений, умоляю вас… Совсем не в бытовом смысле. Нет-нет, я не имею в виду всю эту мерзость — плетки, кандалы, все эти штуки… А то подумаете бог знает что обо мне. Это не мое… Вам это будет, может быть, непонятно, но свои мужские потребности я справляю… я прибегаю к услугам платных женщин. Выбор — сами понимаете… — Гварнерри развел руками. — Мне так проще. Надеюсь, вы слышали, что всё это существует на белом свете?

Прекрасно отдавая себе отчет, что сказано еще не всё и что ей опять предстоит сделать какое-то неприятное открытие, в котором их отношения не нуждались, Мари следила за бельгийцем обреченным взглядом, глазами умоляя его побыстрее покончить с неприятной темой.