Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Чудак вы… — сказала она. — Наверное поэтому и всех остальных считаете чудаками.

— Так оно и есть, — подтвердил Гварнерри, изучая ее в упор веселым взглядом. — А насчет работы… Вам работа не нужна?.. По дружбе? Оплата, конечно, такая, что на бутерброды не хватит. Но вас, как я понимаю, заработки не волнуют. Вам свободу девать некуда… Ну так что? Хотите или нет?

— Выкладывайте… — сказала Мари и, начиная реагировать на тон адекватно, рассмеялась.

— У меня возникла такая проблема. Пишу я быстро, в основном наговариваю на диктофон, как я вам уже говорил, получается как попало. Набивать текст не люблю… Править нужно, вычитывать. Ничего особенного. Справитесь.

— Вы имеете в виду детективы?

— Да. Соглашайтесь! — подстегнул бельгиец. — Только набивать текст придется на компьютере. Я вам дам — у меня есть запасной. На «макинтоше» вы уже работали?.. Крохотный, но что надо… По рукам? Сотня за страницу. Сколько там получится? Считайте сами: двести страниц — выходит двадцать тысяч. Это не так мало, имейте в виду. На первый раз по сотне, а там разберемся. Неделю на двести страниц вам хватит?..

Работа по редактированию рукописи, предложенная бельгийцем, увлекла Мари, несмотря на то, что текст оказался совершенно черновым, а кроме того, из рук вон плохо был набран. Впиваясь глазами в строки, Мари иногда не могла вникнуть в суть написанного. Роль же ее заключалась в том, чтобы внимательно вычитать рукопись, по ходу чтения исправляя ошибки и косноязычие. Стиль, как Мари казалось, на этих страницах отсутствовал полностью.

В недельный срок исправления были закончены. Мари отдала Гварнерри диск с текстом. Разбудив ее на следующее утро — еще не было восьми утра, — Гварнерри потребовал немедленной встречи. Они встретились в кафе возле площади Пантеон. С необычной медлительностью в жестах Гварнерри достал из портфеля распечатанную с дискеты рукопись, над которой Мари работала, бросил кипу листов на стол и с искаженным лицом выпалил:

— За труды я вам заплачу! Наличными. — Бельгиец бросил на стол конверт, набитый купюрами. — Если это, конечно, можно назвать трудами! Но имейте в виду: эта галиматья дорого мне влетает! Вы что же, не знаете, что по экрану такая работа не делается? Или вы по-французски писать разучились? В школу-то ходили? Или, может, вам частных репетиторов на дом водили?

Мари обескураженно смотрела перед собой, на лице ее застыла растерянная улыбка. Ей опять казалось, что она ослышалась.

— Развезли непонятно что! С этими вашими «замечательно», «весьма», «довольно», по десять таких перлов на каждой странице… — продолжал бельгиец в том же духе. — Ведь я об ублюдках пишу, об отбросах общества! О тех, кто слово «весьма» слышал, может быть, раз в жизни. Вы этого еще не поняли?.. Одним словом, бред, Мари! Чистой воды бред…

— Прошу вас… Я могу понять… — проговорила она. — Но почему в таком тоне?

— А на какой тон вы рассчитывали?! — Бельгиец стал размахивать у нее перед носом рукописью с таким видом, словно собирался запустить всей кипой ей в лицо. — Кого вы корчите из себя? Раскрепостившуюся мещаночку, сбежавшую от мужа? Кисейную барышню? Недотрогу?

— Вы… Как вы смеете? — пролепетала Мари, не совсем понимая, что происходит. — Я не позволю. Вы понимаете… Да вы знаете, кто вы?

— То одно не так, то другое! Да я таких, как вы, дамочек нарумяненных…

— Вы… Это мерзко, в конце концов! — Едва договорив, Мари схватила конверт с деньгами, смяла его, швырнула бельгийцу в грудь и стремительно направилась к выходу, цепляясь одеждой за стулья…

Мучительнее всего было переварить сжигающий стыд, который она испытывала за свою беспечность. Что, если она чем-то обделена от природы? Не являлось ли всё это следствием какой-то ее исконной ограниченности, из-за которой она постоянно попадала в одни и те же ситуации, всегда почему-то безвыходные? Если так, то и пенять было не на кого. Но Мари всё же не могла себе объяснить, как ее угораздило так просчитаться. Как она сразу не догадалась, что имеет дело с человеком неуравновешенным?.. Занавес упал. Перед глазами у нее опять стоял плотный, непроглядный мрак.

Не успела она войти к себе, как раздался звонок. Услышав голос Гварнерри, Мари не могла вымолвить ни слова, хотела тут же положить трубку, но снова почувствовала себя безвольной, парализованной.

— Ну что, успокоились? — произнес бельгиец своим обычным голосом. — Я послал вам чек по почте, на адресок дочери. Другого вы мне не оставили… Сидите наверное и думаете: ну и влипла же я. Как это меня угораздило?.. Считаете меня ненормальным?.. Так вы, Мари, тоже не эталон. Все мы по-своему тронутые.

— Всё это гадко! — выплеснула она. — Боже мой, как гадко. Вы — хам! Вы отпетое ничтожество!

— Да бросьте… Что, я виноват, что не в состоянии изъясняться на вашем усадебном наречии? Работа есть работа, Мари. Давайте же не будем валить всё в одну кучу и превращать дело в балаган.

От горечи, да и от бессилия Мари молчала.