Звёздные часы

– И о звёздах не надо, и о вселенной…

– А про чёрные дыры? О них тоже не надо?!

– Не-ет! Не смей!!! Забудь о том, что они есть! Навсегда!

– Надо же, какая ты, пугливая. Почему ты их так боишься, звёзд?

– Понимаешь, если смотреть на них, то сразу становится ясно, какие мы маленькие, как мало нам дано, и как ненадолго.

– И?..

– И страшно от того.

Моя девушка ловко бинтовала чужие раны, но не умела справляться с собственными. Она была неравнодушна, искренна и нервна, одновременно, и я с упорством маньяка старался умерить, унять эти недостатки. Её открытость казалась весомым, мешающим существованию, изъяном. Как же глуп и молод я был… Мне казалось, что, если поднажму ещё немного, то избавлю её от трепета сопереживания, и, – всем будет проще. Прежде всего – ей самой. И продолжил терзать Наташу:

– …Это лучший день в вашей жизни! – уверяют нас, в преддверии то одного события, то другого. Поминальным чёрным крестом в календаре отмечают окончание поры постижения наук и попыток осмотреться в этом мире. День свадьбы обводят жёлтым кружком обручального кольца. И… на этом всё?! Остаётся лишь довольствоваться былым, позавчерашним счастьем, так как ничего лучшего уже не будет, убеждая себя в том, что знаешь всё необходимое и стремиться больше не к чемУ?!

Ну, а вдруг и понадобится что-то, кроме таблицы умножения? Как тогда?! Кого винить в том, что не слышал бабушкиных советов, пока она выуживала монетку, дабы дать тебе «на мороженое». До пенсии было ещё далеко, и бабушка протягивала на мятой ладони «всего 15 копеек», на которые можно было купить «Шоколадное». А если купить «Сливочное», то останется целая «двушка» на два стакана газированной воды без сиропа, или позвонить. Мама, конечно, такого не одобрит, но откуда ж она узнает?..

Я всё говорил и говорил, но, слушая себя со стороны, понимал, что, в попытках избавиться от чувственности Наташи, постепенно пробудил собственную:

– Ну почему… Почему я помню про эту мелочь, но никак не могу восстановить в памяти, о чём говорила бабушка тогда… Хотя нет, кажется это было что-то вроде: «Жизнь… она так быстро проходит. Вот, только что была, -раз,– и нет её», – да, она сказала именно так, и рассмеялась после,– над собой, потому, что знала об этом с детства, а вспомнила только теперь, и надо мной, ибо была почти уверена, что я наверняка тоже позабуду её слова. А, когда говорила, то смотрела не на меня, куда-то в сторону, и казалось, что читает из развёрнутой перед нею невидимой книги. Впрочем, я хорошо помню, что в грамоте бабушка была не сильна, расписывалась крестиком.

Наташа обняла меня и, как маленького, нежно погладила по голове. Пока я разглагольствовал, мы дошли до лесного озера.

…Стеклянная трубочка стрекозы в полтора дюйма, казалась сестрой милосердия с градусником в голубую полосочку, что перелетает от больного к больному, с листа на листок. Там же можно было разглядеть и трёх ужей: двух по аршину и одного в два вершка. Непоседливый, но послушный малыш дремал, морща выдохом воду, а те, что постарше, хмурились из-под плотных зелёных одеял, поджидая пока сестричка уйдёт, и они смогут уже, не нарушая постельного режима, сыграть, наконец, в преферанс, расписать пулечку, вдвоём или в компании с лягушками. Но те давно уж попрятались, положив конец попыткам ужей завязать знакомство.

Вода была совершенно прозрачной и нам с Наташей было хорошо видно, как, приобняв за широкую шею корень водяной лилии, устроились лягушки.

– Что думаешь, – спросила меня Наташа, – страшно им так, пережидают?

– Да нет, – покачал головой я, – живут, рады тому, небось, ещё и посмеиваются над нами, и не торопят наступление часа или числа.

Тем временем, солнце, ободрав бока о сучья, добралось, наконец, до своей норы, у которой, как оказалось, нет выхода, а один только вход. Впрочем, не было его и у нас.

Подойдя к дому, мы не разошлись, каждый в свой подъезд, а бок о бок зашли в один. Поднимаясь на этаж, я крепко держал Наташу за руку. Нам было о чём поговорить с её мамой, хотя… и так всё ясно давно. Вокруг – одни лишь звёзды и сплошные чёрные дыры, ну и как про них забыть, а тем более – навсегда.

Ерунда на постном масле

Мы жили бок о бок долгие годы, но я не могу сказать, что хорошо знал его. В будние дни он поднимался задолго до восхода солнца и, тихо щёлкнув замком входной двери, уходил. Возвращался поздно ночью и сразу же ложился спать. По воскресеньям он стирал, читал и что-то записывал в тетрадь крупным разборчивым рыхлым почерком. Вот, собственно, и всё, что удавалось замечать за ним.

Многое, чему мы становимся свидетелями, ускользает от понимания. Отчасти из-за неготовности принять истинную причину происходящего, или от того, что с нами, подчас, не слишком охотно делятся обстоятельствами, понуждающими сердце изменять свой ритм. В любом случае, предположение очевидца – воображаемое строение, на шатком фундаменте его опытности. А мой опыт в ту пору был так же невелик, как и я сам.