Звонарь

Так оно и должно было быть. Брюгге прекрасен, потому что он умер. С высоты колокольни Борлюйт видел его совсем мертвым. Он не хотел больше спускаться вниз. Он любил его безгранично. Эта любовь стала безумием, последним сладострастием. Поднимаясь выше жизни, он научился наслаждаться смертью. Опасность высот! Воздух высот, которым нельзя дышать! Наказание за презрение к жизни! Вероятно, он это предчувствовал, когда в день триумфа, взяв ключ от колокольни, подумал, что это ключ от его собственной гробницы.

Теперь, когда он спускался с башни, ему казалось, что он спускался из мира смерти. Так тяжело воскресать! И безобразие человеческих лиц! Враждебность встреч! Людская глупость и пороки!

Звонарь совсем перестал понимать, что ему нужно было делать, куда идти, он не мог ни на что решиться, ничего не хотел. Он тосковал в жизни, как воскресший Лазарь, еще завернутый в саван. Он спотыкался на улицах, словно бродил по кладбищу и натыкался на могилы. И, действительно, спускаясь с башни, он продолжал жить в смерти.

IX

Город разукрасился. Из столицы прибыли телеграммы, возвещавшие, что Палата утвердила проект «Брюгге – Морского порта». Больше не было надежд, никаких отсрочек. Необходимые миллионы были вотированы. Дело разрушения могло начаться.

Улицы были охвачены праздничной, воскресной веселостью. Толпа заликовала, бессознательно обрадованная, что царство красоты кончилось.

Нужно было выразить всеобщий восторг, поблагодарить правительство внушительной демонстрацией. Были расклеены афиши, подписанные бургомистром и старостами. Они приглашали население образовать кортеж с музыкой и факелами, разукрасить дома флагами и фонариками. Празднество должно было начаться в восемь часов вечера. Сборный пункт: Большая площадь.

Борлюйту сообщили, что к восьми часам он обязан быть на своем посту. Колокол Триумфа, повешенный в одном из нижних этажей башни, должен звонить все время, наполняя воздух героическим пеньем. Другие колокола тоже должны звонить, пока не кончится торжество кортежа.

Борлюйт сначала возмутился и огорчился. Без сомнения, он был побежден. Его усилия, долгая борьба ничему не помешали. В Парламенте царит узкая политика, там некому защищать искусство. Выборные интересы господствуют над всем, поглощают в себе все. Брюгге, значит, отказался от славы мертвого города… и вот от него, побежденного, требуют радостных песнопений, которые должны слиться со слепым восторгом толпы! Он, было, решил отказаться сейчас же от должности, не подниматься на колокольню, не принуждать к веселью благородные колокола, в то время как у них и у него в душе – траур.

Но он побоялся упреков Барб. Кроме того, что он будет делать, когда лишится своего убежища – башни, не будет иметь права подниматься в кельи колоколов, где он немножко усыпляет свою печаль?..

В назначенный час он поднялся на колокольню. Он в первый раз поднимался вечером. Сторож вручил ему фонарь. Ощущения во время восхождения были еще странней, чем днем. При дневном свете он привык подниматься почти машинально, увлекаемый спиралью лестницы. Теперь же, ночью, тьма была непроницаема. Свет не белелся сквозь бойницы и расщелины стен. Борлюйт спотыкался и придерживался рукой за веревку, служившую перилами, она оцепляла, немного повисая, спираль лестницы, как змея, обвившая древесный ствол. Свет фонаря дрожал на стенах: казалось, что они были местами забрызганы кровью. Летучие мыши шарахались и исчезали, они привыкли жить во мраке и думали, что этот свет был молнией, проникшей в башню и вонзавшейся в их глаза. Царила причудливость полумрака. Звонарь видел, как его тень обгоняла его, следовала за ним, поднималась на стены, расплывалась на сводчатом потолке. Его тень сошла с ума. Не был ли он тоже безумцем, поднимаясь на башню?

Он вернулся к действительности. По мере того как он приближался к стеклянной комнате, до него все явственней доносился гул толпы, подобный шуму воды, хлынувшей в открытый шлюз. Звонарь вспомнил, что он один раз уже слышал этот гул – в день конкурса, в день триумфа. В тот день душа его завладела толпой. Он заставил ее понимать искусство, грусть, прошлое, героизм.

Тогда ему удалось воплотиться в ней. Теперь она, в свою очередь, завладела им. Она заставила его преклониться перед ее невежеством, пошлостью, жестокостью.