С людьми ещё интереснее — мне начало казаться, что почти каждого я где-то видела. Все лица кажутся мне знакомыми, в прохожих мне мерещатся разные люди, находящиеся в данный момент очень далеко от меня.
Несла однажды в поезде кружку с кипятком — от самовара до места 37 — увидела мелкую девочку на боковом сиденье, в наушниках, подумала: это же моя соседка с Красногорска, кажется, Настя. А потом поняла, что Насте той сейчас примерно за тридцать…
Вот и возникли из пустоты красный кирпич и девятый номер.
Лизу на больничной кровати мы признали тогда с трудом. На большом сетчатом полотне, в гнезде из серо-жёлтых одеял, лежало хрупким яйцом белое тельце. Пробуждение её — после ночных мытарств по участку, Центру и больничной палате — было похоже на трудное появление из скорлупы.
Лиза, Наташа, я, мы заняли три железных кресла в коридоре.
Мимо нас в столовую проплывали старики и старушки (из тумана палаты в серость большого холла), «шарк-шарк» наполнялось наше тяжёлое молчание. Что теперь делать? Забрать Лизу из больницы имели право только родители. Мы забрали только мои ключи и куртку.
Странно это — преодолеть такой трудный путь до Омска и не увидеть город. Трудно это — потерять на несколько суток из виду дочь, а затем собирать деньги на самолёт до Омска, искать «Старый Кировск», искать больницу, искать слова.
Пространство коварно, но лишь от скуки.
У одного омского актёра, Александра Гончарука, несколько лет в статусе соцсети висела фраза «Вам меня не надо, а я есть!». Примерно с такими словами из городской пустоты иногда делают шаг дома, которые ты предпочёл бы не видеть.
«КЛАСС» АСТРЕЦОВОЙ
Смотришь неигровой фильм. Записываешь мысли, сразу.
А мог бы не посмотреть — ничего бы не узнал про балет, про стипендию Фетона Меоцци (в «Классе» — Фёдора Ивановича). И про Ваганову, и про всех.
Как много судеб. Все хорошие, все. Талантливый. Маленькая, внимательная. Очень красивый. Сильные.
«Когда люди танцуют вместе, это неизбежный процесс — жениться».
Располневший, машет руками, что-то говорит, но закрыто фоновой музыкой. Потом открывается звук:
«Илюша, делаешь (прыжки) как будто блины печёшь» — стучит ладонями по коленям.
У танцующих в классе влажные шеи, виски, лбы.
Белые футболки, а из воротов — смуглые шеи.
Ступни у белых чешек чёрные. Край ступни и носок — особенно.
«И-и-и раз, вкусная ножка!»
На сцене со второго дня.
Побывав в ролях амуров, дети становятся пажами, несущими шлейфы фей.
По мере взросления их роли меняются.
Много чёрно-белых фото. Лицо чётко, а ступня над головой не в фокусе — кадр остановил в полёте.
На лице напряжение, приоткрытый от усилия рот.
Танцор балета, поднимая ногу, становится треугольником. В пачке — треугольник явнее. Сначала равносторонний, а потом ломаный.
Много чёрно-белых фото, красивых тел, частей тела в воздухе, над головой, в стороне. Кто-то так много тренировался, кто-то так много тренируется. И мы ни про кого не знаем. Только друг друга, а про всех — ничего.
И этот морозный питерский двор…
И почему-то вдруг любишь балет, проникаешься только что узнанным, хочешь глубже, посмотреть своими глазами.
Но в чужом городе не попасть.
Хорошо, что есть фильм.
НЕ ДЕЛАЙ ТАК
Мы сели в поезд в Самаре. Тёплым летним вечером, около двадцати часов.
В вагоне текла своя вагонная жизнь: слева мужики за чаем и газетами, на верхних полках дети с планшетом, худосочная бабуля храпела под простынёю вот тут…