Зыбучие пески. Книга 1

Мы подъехали к дому с привидением, и Нэйпир посмотрел на Эдит, желая знать, какое впечатление на нее производит этот дом. Я заметила, как она старается держаться поближе ко мне, и чувствовала, что она нервничает. Я разозлилась. Он тоже видел это и издевался над ней. Для прогулок он всегда давал лошадь, которой она боялась. Представляю, как он неожиданно пускал лошадь галопом, а она вынуждена была гнать за ним.

Ужасная мысль вдруг пришла мне в голову. Может быть, она возникла при виде этого заброшенного, полуразрушенного дома, из которого, как говорят, выходит дама в сером. Муж пытался отравить ее. А что, если Нэйпир тоже хочет избавиться от Эдит Для этого и берет ее с собой на верховые прогулки. Он, опытный наездник, всегда с легкостью проскочит любое опасное место, в которое завлечет ее и которое может оказаться гибельным для неуверенной наездницы, какой была она. Вот он неожиданно пускает свою лошадь галопом, а место опасное… ее лошадь следует за ним… Эдит не справляется с нею…

Какая ужасная мысль, и все же…

Я скакала дальше и вдруг увидела его рядом. Он сказал:

— Из вас получится неплохая наездница, миссис Верлен, если потренируетесь. Впрочем, полагаю, у вас будет неплохо получаться все, чем бы вы ни занялись.

— Я польщена столь высоким мнением обо мне.

Эдит умоляла:

— Пожалуйста… Подождите меня…

Конфетка наклонила голову к шпалернику и схватила зубами пучок листьев. Эдит дергала за поводья, но лошадь даже не шевелилась. В нее как будто вселился злой дух, и она вознамерилась поиздеваться над Эдит, вслед за ее мужем.

Нэйпир с улыбкой обернулся.

Бедная Эдит! Она была алой от унижения. Я ненавидела человека рядом со мной. Потом он произнес:

— Конфетка, поди сюда.

И Конфетка, снова ставшая кроткой, отпустила пучок листьев и затрусила в направлении голоса, всем видом показывая: “Видишь, какая я послушная”.

— Тебе больше не следует садиться на такую исполнительную лошадь. Лучше привыкай к Венере.

Эдит была близка к истерике. Я его ненавижу, думала я. Он садист. Ему нравится причинять ей боль. Он, казалось, понял мои чувства, потому что сказал:

— Я и вам подберу более подходящую лошадь, миссис Верлен, что бы вы там ни говорили. Скоро убедитесь, что Милашка будет выкидывать такие же трюки и с вами. Ее испортили дети.

Утренняя радость померкла, и я даже вздохнула с облегчением, когда показался Ловат-Стейси.

Странно, но враждебность к Нэйпиру Стейси заставила меня вновь обратить внимание на свою внешность, к которой я не проявляла почти никакого интереса с самой смерти Пьетро. Я обнаружила вдруг, что меня волнует, как я выгляжу в глазах этого человека. Женщиной не первой молодости, вдовой с жизненным опытом? Я высокая, стройная, с несколько бледным, но здоровым цветом лица, который Пьетро однажды сравнил с цветком магнолии. Это сравнение так понравилось мне, что я сохранила его в памяти. У меня прямой, чуть-чуть вздернутый дерзкий носик, большие темные глаза, становившиеся почти черными, когда я сильно злилась или была взволнована музыкой, и густые прямые каштановые волосы. Конечно, не красавица, но и не лишена явной привлекательности. А правильно выбранная одежда хорошо подобранных цветов вообще творили со мной чудеса. Как сказала однажды Эсси Элджин, я “расплачивалась за свою любовь к нарядам”.

Я размышляла об этом, разглаживая на себе палевое платье (одного из цветов, больше всего шедших мне) и надевая серое пальто. Я собиралась на прогулку. Предстояло обдумать еще очень многое.

Во-первых, мое положение здесь. Я больше не играла для сэра Вильяма, да и к гостям меня не приглашали. Занятия с девочками не отнимали много времени. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь решил, что я даром получаю жалованье. Миссис Линкрофт, правда, сказала, что сэр Вильям хотел пригласить меня поиграть ему, нос самого моего приезда чувствует себя неважно, а вот когда ему станет получше, то и я буду больше загружена.

Я не хотела слишком много думать о Нэйпире Стейси. Я сказала себе, что этот объект малоприятен, но меня очень интересовали его взаимоотношения с Эдит. А вот о Роме я думала непрестанно. Очень хотелось побольше и почаще расспрашивать окружающих, но я боялась вызвать слишком много подозрений. Даже сейчас опасалась, что мой интерес к ней слишком заметен.

Именно мысли о ней привели меня в тот день к развалинам. Я бродила вокруг, и мои воспоминания были настолько живыми, что казалось, что вот-вот она появится. Место было пустынным. Я подумала, что, конечно, открытия Ромы имели гораздо меньшее значение, чем некоторые другие открытия в стране, и после первых восторгов мало кто приходил сюда полюбоваться ими. Я смотрела на ванны и гипокосты[7], в которых эти ванны подогревались, и слышала голос Ромы и гордость, которая в нем звучала, когда она показывала все эти редкости.

— Рома, — шептала я — где ты, Рома?

Я так ясно представляла себе ее горящие глаза, взволнованно дышащую грудь.

Нет, не могла она уехать, не сказав мне, куда направляется. Она могла только умереть.