Зыбучие пески. Книга 1

В бледном свете луны я заметила, как холодно блеснули его глаза, а губы искривились насмешливо, и вспомнила о влюбленных там, в развалинах. Интересно, как бы он отреагировал, если бы обнаружил их. Мне очень хотелось знать, но я понимала, что от визита в руины его следует удержать любой ценой. Мне-то ясно, что Эдит и Джереми Браун — невинные дети, оказавшиеся в слишком трудных обстоятельствах. Доказательством служило еще и то, что Джереми Браун готов сам отказаться от Эдит. Мне безумно хотелось защитить ее и сохранить тайну, и я сказала:

— Я не принимаю ваш вызов.

Он сардонически улыбнулся. Ну и пусть! Пусть считает меня трусихой. Какое это может иметь значение, если сохранится тайна Эдит!

— Но кто знает, что могло бы там выясниться, если бы вы все-таки пошли? — хитро спросил он.

— Я не боюсь привидений.

— Тогда почему бы вам не отправиться туда со мной… прямо сейчас?

Я повернулась и пошла, но не успела дойти до края рощи, как он догнал меня и взял за руку.

— Вы чего-то боитесь. Признайтесь.

— Уже холодно.

— Боитесь простыть?

Моим первым желанием было уйти. Но если бы он направился в часовню и обнаружил там влюбленных… что бы он стал делать? Я знала, что не должна допустить этого. И я не двигалась, не двигался и он; так мы и стояли, глядя через сад на дом.

Наконец он заговорил мягко:

— Вы же знаете, что вам не стоит бояться. Да и никому не стоит. Ведь это он меня преследует.

— Какая чепуха.

— Наоборот, если вы признаете существование духов, то все очень логично. Ведь я изгнал его из дома. Вот он и протестует против моего возвращения. Причина совершенно проста.

— Все в прошлом, — сказала я нетерпеливо. — И должно быть забыто.

— Можно ли сделать это по собственному желанию? Вы, например, можете?

— Нелегко, но можно попытаться.

— Тогда вы должны подать мне пример.

— Я?

— Да, вы, которой тоже нужно столько позабыть. — Он сделал шаг ко мне. — Разве вы не видите, как много у нас общего?

— Много? — спросила я. — Я бы сказала, что у нас очень мало общего.

— Да… вы и в самом деле так думаете. Знаете, миссис Верлен, хочу набраться смелости и возразить.

— Для этого не нужно много смелости.

— А если я стану доказывать свою правоту, вам придется запастись терпением.

— Зачем?

— Затем, что сначала будете вынуждены терпеть мое общество, а потом дать возможность привести свои доказательства.

— Мало верится, что вы так нуждаетесь в моем обществе.

— Вот здесь, миссис Верлен, я должен снова возразить.

Мне стало тревожно, и я даже немножко отодвинулась от него.

— Я вас не понимаю, — сказала я.

— Все очень просто. Вы мне интересны.

— Не вижу в этом ничего удивительного.

— Разумеется, ведь другие тоже находили вас интересной. По крайней мере, один человек. Я имею в виду вашего гения.

Я сказала резко:

— Прошу вас не говорить о нем в подобном тоне. Он действительно был гением, и дурно строить насмешки только потому…

— Только потому, что я совершенно лишен тех достоинств, которыми обладал он. Ведь это вы хотели сказать? Как же, наверное, жалко я выгляжу в сравнении с ним!

— У меня и в мыслях не было сравнивать вас. — Я смутилась. Что он хотел этим сказать? Может, это такой флирт наоборот? Вся ситуация напоминала сцену из фарса, который мы с Пьетро смотрели в “Комеди Франсез”. Его жена с возлюбленным сейчас в другой части леса, а он здесь со мной говорит загадками.

Надо бы повернуться и уйти домой. А если он вернется в рощу… Нет, наверное, я все-таки пытаюсь обмануть себя. Все-таки мне хочется остаться. Все-таки лишь одной частью души я отталкиваю его, а другой, гораздо большей, тянусь навстречу.

Нет, запутанные дела этих людей меня не касаются. Я должна помнить о своих собственных. Так я уговаривала себя, но не могла подавить отчаянную жалость к Эдит; я знала: самое ужасное, если ее обнаружат вместе с возлюбленным при компрометирующих обстоятельствах. Этот человек ни на секунду не пожалел бы ее, но что именно он сделал бы, если б вдруг обнаружил, что рогат? А если бы еще оказалось, что и не он отец ребенка, которого собирается родить Эдит, то в этом доме разразилась бы еще одна трагедия.

— Вы должны простить меня, — продолжал он между тем, и голос его стал вдруг мягким и нежным, — если я высказываюсь слишком прямо. Понимаете, мне было всего семнадцать лет, когда я убил своего брата, а моя мать из-за этого убила себя. — Я слышала, что он произносит эти слова медленно, тщательно, как бы пробуя на вкус. — А потом я уехал на край света и там жил совершенно иной жизнью… простой, даже грубой. Обществом таких дам, как вы, наслаждаться не приходилось.

— А ваша жена? — поинтересовалась я.

— Эдит — дитя, — отмахнулся он с пренебрежением.

Но я не могла позволить, чтобы ею пренебрегали.

— Она еще молода, а молодость, как вы знаете, единственный недостаток, который проходит.

— У нас нет общих интересов.

Уже второй раз он говорит об этом. Вдруг я с ужасом подумала: он сравнивает нас и дает понять, что предпочитает меня. Я подумала о матери Аллегры, об этой дикарке-цыганке. Каким же образом он домогался ее благосклонности?