«…Наконец является новый, истинный поэт, … с своими драматическими начертаниями и доказывает, что отечественная муза его пробудилась и восстала в новой силе. В творениях его видим богатое воображение, естественную простоту, оссианскую живопись и цветы Греции – цветы, которые он на скалах севера возращает…»
Николай Михайлович Карамзин
«Записка» написана в 1818 году, после смерти Новикова; обращаясь к Александру, Карамзин просил о помощи семье просветителя, разоренной Екатериной II.«…Новиков как гражданин, полезный своею деятельностию, заслуживал общественную признательность; Новиков как теософический мечтатель по крайней мере не заслуживал темницы: он был жертвою подозрения извинительного, но несправедливого. Бедность и несчастие его детей подают случай государю милосердому вознаградить в них усопшего страдальца…»
В ряде статей, напечатанных в 1802 году в «Вестнике Европы», Карамзин развивал свои излюбленные мысли о необходимости дворянам-помещикам переехать из города, где они живут расточительно, в деревню и там исполнять долг свой перед крестьянами, быть их защитниками и т. д. Это «Письмо», напечатанное в конце 1803 года от имени сельского жителя (в журнале оно было подписано именем Луки Еремеева), должно было как бы свидетельствовать, что призывы издателя журнала услышаны, что помещики стали понимать свой долг, что в деревне начало сказываться благодетельное следствие крепостного права – все крестьяне трудятся, они богаты и счастливы, и все это только благодаря заботам своего помещика.
«…24 Января державная рука Александра подписала бессмертный указ о заведении новых училищ и распространении Наук в России. Сей счастливый Император – ибо делать добро миллионам есть главное на земле блаженство – торжественно именует народное просвещение важною частию государственной системы, любезною сердцу его. Многие Государи имели славу быть покровителями наук и дарований; но едва ли кто-нибудь издавал такой основательной, всеобъемлющий план народного учения, каким ныне может гордиться Россия…» Произведение дается в дореформенном алфавите.
«…Боже мой! сколько сделалось перемен и на моих глазах! Красавицы подурнели, веселые женщины стали унылыми; в руках, которые прежде так мило играли опахалом и в легком вальсеобнимали счастливых Зефиров, вижу теперь четки или карты; взоры, с которыми некогда все другие встречались, ныне бродят уединенно по зале, наполненной людьми невнимательными. Многие умники обратились в глупцов, честные люди в бездельников, подлецы в гордецов, святоши в вольнодумцев и вольнодумцы в святош. Одним словом, я, старый эфемер, замечал метаморфозы в жизни, которые стоят Овидиевых; видел все, кроме того, чтобы плуты делались честными, а глупцы умными…» Произведение дается в дореформенном алфавите.
«…Уже прошли те блаженные и вечной памяти достойные времена, когда чтение книг было исключительным правом некоторых людей; уже деятельный разум во всех состояниях, во всех землях чувствует нужду в познаниях и требует новых, лучших идей. Уже все монархи в Европе считают за долг и славу быть покровителями учения. Министры стараются слогом своим угождать вкусу просвещенных людей…»
«…Мы желаем уведомлять наших читателей о мирном благоденствии держав, о полезных учреждениях во всех землях, о новых мудрых законах, более и более утверждающих сердечную связь подданных с монархами. Военные громы возбуждают нетерпеливое любопытство: успехи мира приятны сердцу. Оставляя издателям «Ведомостей» сообщать в отрывках всякого рода политические новости, мы будем замечать только важные…»
«…Одна природа творит и дает: воспитание только образует. Одна природа сеет: искусство или наставление только поливает семя, чтобы оно лучше и совершеннее распустилось. Как ум, так и характер людей есть дело ее: отец, учитель, обстоятельства могут помогать его дальнейшим развитиям, но не более. Привязывает ли натура умственные способности и нравственные свойства к некоторым особенным формам или действиям физического состава, мы не знаем: это ее тайна…»
«О вы, некрасивые сыны человечества, безобразные творения шутливой натуры! вы, которые ни в чем не можете служить образцом художнику, когда он хочет представить изящность человеческой формы! вы, которые жалуетесь на природу и говорите, что она не дала вам способов нравиться и заградила для вас источник сладчайшего удовольствия в жизни – источник любви! не отчаивайтесь, друзья мои, и верьте, что вы еще можете быть любезными и любимыми, что услужливые Зефиры ныне или завтра могут принести к вам какую-нибудь прелестную Псишу, которая с восторгом бросится в объятия ваши и скажет, что нет ничего милее вас на свете…»
«…Гуляя при свете луны, рассматривали звездное небо и дивились величию божию; внимая шуму водопада, рассуждали о бессмертии. Сколько высоких нежных мыслей сообщали они друг другу, быв оживляемы духом натуры! Как возвышалось сердце молодого человека, когда он в лице Юлии рассматривал образ спокойной невинности, освещаемый лучами тихого светила…»
«…Женщины во все времена и во всех землях жили более для семейственного счастия, нежели для славы: мудрено ли, что их имена редки в истории? Чем ближе народ к простоте естественной, тем менее влияния имеют они на политическую судьбу его. Не одно воспитание определяет скромную жизнь их: сама природа хотела того, дав им нежное сердце, чувствительные нервы, робость, стыдливость и болезни. Мы видим цель ее: кому-нибудь надлежало поручить воспитание и хранение младенцев. Однако ж природа любит иногда чрезвычайности, отходит от своего обыкновенного закона и дает женщинам характеры, которые выводят их из домашней неизвестности на театр народный…»
«…Француз, которой жил долго в России и возвратился в свое отечество, публикует оттуда в московских газетах, что он близь Парижа завел пансион для русских молодых дворян, и приглашает родителей отправить к нему из России детей своих на воспитание, обещая учить их всему нужному, особливо же языку русскому! Живучи в уединении, я не знаю, что другие подумали о таком объявлении. Мне кажется оно более смешным, нежели досадным…» Произведение дается в дореформенном алфавите.
«…Если бы у нас могло составиться общество из молодых, деятельных людей, одаренных истинными способностями; если бы сии люди – с чувством своего достоинства, но без всякой надменности, свойственной только низким душам – совершенно посвятили себя литературе, соединили свои таланты и при олтаре благодетельных муз обещались ревностно распространять все изящное, не для собственной славы, но из благородной и бескорыстной любви к добру; если бы сия любезнейшая мечта моя когда-нибудь превратилась в существенность: то я с радостию, сердечною радостию удалился бы во мрак неизвестности, оставя сему почтенному обществу издавать журнал, достойнейший благоволения российской публики. В ожидании сего будем делать что можем…»
«…Прежде в иностранных газетах писали только о наших победах и завоеваниях: ныне пишут о новых успехах просвещения и литературы в России. Первое славнее, второе утешительнее для миролюбивых друзей человечества.Нашим авторам должно быть приятно, что их имена и творения делаются известными в чужих землях и что они получают таким образом право гражданства в Европейской Республике Литераторов…»
Последнее обращение к читателям «Московского журнала», напечатано в декабрьской книжке за 1792 год. Обещание издавать альманах «Аглая» Карамзин выполнил, правда, с запозданием – вместо весны 1793 года («может быть, с букетом первых весенних цветов положу я первую книжку «Аглаи» на олтарь граций») первая часть «Аглаи» вышла в апреле 1794 года.
«…Олег, победитель греков, героическим характером своим может воспламенить воображение художника. Я хотел бы видеть его в ту минуту, как он прибивает щит свой к цареградским воротам, в глазах греческих вельмож и храбрых его товарищей, которые смотрят на сей щит как на верную цель будущих своих подвигов. В эту минуту Олег мог спросить: «Кто более и славнее меня в свете?»…»
«…Не много найдется драм, которые составляли бы такое гармоническое целое, как сия трагедия, – в которых бы все приключения так хорошо связаны и все характеры так искусно изображены были, как в «Эмилии Галотти». Главное действие возмутительно, но не менее того естественно. Римская история представляет нам пример такого ужасного дела…»
«…Издатель сего журнала есть, как известно, важный человек в республике; он недаром поместил такую статью – и лондонские журналисты называют ее манифестом, уверяя, что Бонапарте хочет объявить себя галльским императором, надеть корону на голову, сделать ее наследственною и быть начальником новой династии…»
«Только жаркий климат Италии мог произвести такого романиста, каков был Ариост. Читая его поэму, нельзя не удивляться неистощимости его воображения, которое героя за героем, приключение за приключением и чудо за чудом вымышляет: лабиринт, в котором дорожка пересекает дорожку и где гуляющий теряется и выходу не видит!..»
«…Левек говорит, что Царь Алексей Михайлович учредил Тайную Канцелярию, и, как легкий французский автор, прибавляет: ,,Жаль! Он был впрочем хороший государь!» Мы знаем, как по большой части французы пишут историю, и не удивляемся. Гораздо важнее то, что г. Шлецер, бывший несколько лет профессором русской истории в нашей академии – (иностранный профессор русской истории!!) – шутя над Левеком, и называя его не Историком, а гравером-Левеком, также приписывает учреждение Тайной Канцелярии Алексею Михайловичу…» Произведение дается в дореформенном алфавите.
Весной в Лионе вспыхнуло поднятое контрреволюционерами восстание. Его поддержали жирондисты. Началось грандиозное восстание против революции в Вандее. Спасая революцию, опираясь на восстание парижских секций (31 мая – 2 июня), якобинцы, во главе с Робеспьером, Маратом и Дантоном, установили диктатуру. Вот эти события, развернувшиеся в июне – июле 1793 года, о которых Карамзин узнал в августе, и повергли его в смятение, испугали, оттолкнули от революции. Выражением новой идеологической позиции Карамзина, исполненной смятения и противоречий, были статьи-письма – «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору». Мелодор и Филалет – это не разные люди, это «голоса души» самого Карамзина, это смущенный и растерянный старый Карамзин и Карамзин новый, ищущий иных, отличных от прежних, идеалов жизни.Мелодор горестно признается: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя, среди убийств и разрушения не узнаю тебя!» Возникает роковой вопрос: как жить дальше? Искать спасения в эгоистическом счастье? Но Мелодор знает, что «для добрых сердец нет счастия, когда они не могут делить его с другими». В ином случае, спрашивает Мелодор, «на что жить мне, тебе и всем? На что жили предки наши? На что будет жить потомство?» Крушение веры в гуманистические идеалы Просвещения было трагедией Карамзина.
«…14 октября, в исходе второго часа по полудни, мы чувствовали легкое землетрясение, которое продолжалось секунд двадцать и состояло в двух ударах или движениях. Оно шло от востока к западу, и в некоторых частях города было сильнее, нежели в других: например (сколько можно судить по рассказам) на Трубе, Рожественке и за Яузою. В иных местах его совсем не приметили…»Произведение дается в дореформенном алфавите.
«…Без моего искания удостоенный доверенности, я предлагал нынешнему Императору, Николаю Павловичу, начать Манифест о восшествии Его на Престол так «В сокрушении сердец наших (то есть всех Русских), пораженных столь внезапною кончиною Государя Императора Александра Павловича, можем только, как Христиане, смиряться духом пред Всевышним, и молить Его, да послав нам скорбь неизглаголанную, пошлет и силы сносить ее без отчаяния и ропота, с умилением любви и благодарности к памяти усопшего Великого Монарха…»
«…Для существа нравственного нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый из нас самому себе, с помощью Божиею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностию к провидению!…»
«…Можно сказать, что Европа имеет ныне только одну мысль: все умы занимаются Французскою высадкою, для которой благоприятное время наступает. Известно, что в октябре и в ноябре месяце свирепствуют южно-западные бурные ветры, которые могут рассеять флоты Английские; гавани Республики, теперь осажденные ими, будут свободны, и французы, пользуясь счастливою минутою, выдут в море – так пишут в Ведомостях; так думают нe только журналисты и частные люди, но (как уверяют нас) и самые министры…» Произведение дается в дореформенном алфавите.
«…Те, которые не находили вкуса в важной Энеиде, читали с великою охотою шуточное переложение сей поэмы, и смеялись от всего сердца. При всем моем почтении к величайшему из поэтов Августова времени, я не считаю за грех такие шутки, – и Виргилиева истинная Энеида останется в своей цене, не смотря на всех французских, английских, немецких и русских пересмешников. Только надобно, чтобы шутки были в самом деле забавны; иначе они будут несносны для читателей, имеющих вкус…»
«…Сия книга содержит описание идеальной, или мысленной, республики, подобной республике Платоновой; но только слог англичанина не есть слог греческого философа. Сверх того, многие идеи его одна другой противоречат и вообще никогда не могут быть произведены в действо…»
«…За 25 лет перед сим были в Москве две книжные лавки, которые не продавали в год ни на 10 тысяч рублей. Теперь их 20, и все вместе выручают они ежегодно около 200 000 рублей. Сколько же в России прибавилось любителей чтения? Это приятно всякому, кто желает успехов разума, и знает, что любовь ко чтению всего более им способствует…» Произведение дается в дореформенном алфавите.
«В Монитёре напечатан органический устав Почетнаго Легиона, который, не смотря на умную, ораторскую речь Луциана Бонапарте, кажется странною выдумкою. Его нельзя назвать дворянством: ибо он не дает никаких гражданских преимуществ; нельзя назвать рыцарским Орденом: ибо всякой Орден имел какую-нибудь цель, а Легион никакой не имеет; особенная клятва членов быть защитниками Правления должна быть клятвою всех французов…»Произведение дается в дореформенном алфавите.
«…Для успехов всякой науки, всякого искусства, надобно желать педантов; они могут быть иногда смешны, но всегда полезны. Кто не знает славного ТРАКТАТА О СОЛОВЬЯХ, которого автор доказывает, что предмет его важнее философии, нравственности, политики, богословии? Зато охотники до соловьев узнали, как надобно обходиться с ним и спасать их от болезней. Таким образом я пользуюсь дружбою одного, крайне ученого мужа, который живет единственно для склонений и спряжений, божится родами, видит во сне наречия; и если, марая бумагу, ошибаюсь менее других – если умею иногда задуматься над словом, умею быть осторожным – то конечно ему обязан сею выгодою…» Произведение дается в дореформенном алфавите.