Читаем 151 стихотворение полностью

поблескивает денежка у входа

у выхода, у раненой скамейки

в стекле граненом газированной витрины

как будто я тебе совсем другая

а ты рисуешь на заборе дырку

и мне кричишь с той стороны — скорее

я поцелую чтоб никто не видел

Гости


приходит пьяный Дед Мороз

и говорит — прости

чего пришел? за что прости?

ну ладно говорю прости

тогда меня и ты


приходит белый как сырок

отряхивает снег

и ничего не говорит

но чувствую — убьет

ну что же — помолчим


приходит шумный Бегемот

валяет дурака

кладет за шиворот жука

потом бежит без задних ног

и тапочки слетают с задних ног


приходит умный Чемодан

садится и блестит

проходит час — он все блестит

сижу и думаю — отдам

а может не отдам


приходит просто черт-те что

сквозняк из носа кровь

в зобу дыханье — где ты был?

показывает — т а м

смотрю — там черт-те что


опять звонок — вскипает чайник

иду к плите потом к дверям

смотрю в глазок — темно — кто там?

он отвечает — чайник

я открываю — танк


30.7.91

Квадратных листьев говорливый улей…


Квадратных листьев говорливый улей

куличики часов сухой штамповки

каштаны гладкие как соль на смуглой коже

всего дороже день который умер

картонный звук за стеклами двойными

то там то тут

брусочки слез напиленные ровно без зазубрин

и сабли сладкие растянутых томлений

наточенные перпендикуляры

травы и ночи

волчьи кастаньеты

оплакать надо бы последних три пролета

к чугунной висилице волосок привязан

и пластиковый шарик поцелуя

качается забытый под сентябрьским снегопадом

когда преодолев трескучий мел метели

деревья прячутся от нас

и остывают

по горизонтали

Зевая мы проветриваем дом…


Зевая мы проветриваем дом

чтобы душа в пыли не задохнулась

чтоб у неё прическа не помялась

не рухнул быт налаженный с трудом


Зевая мы идём на компромисс

чтоб если что сказать что дескать прозевали

что дескать прозябали в безответственной неволе

в плену у некоторых напряжённых мышц


Чтоб мысль неизречённую спасти

от ложной объективности и хвори

мы открываем варежку пошире

и раздвигаем локти словно на кресте

и мысль колеблется как девочка на шаре

пока зеваем мы и говорим — прости


И верим что мы будем прощены

когда организованно зевая

предстанем пред судом Верховного Трамвая

повиснув, слипнувшись и что-то прищемив


Ты лишь начнёшь — я сразу подхвачу

и передам другим как эстафету

Мы обзеваем хором всю планету

придрёмывая друг у друга на плече


Кто там? Ко мне?

Нет только не сейчас

Я занята простите

Я зеваю.


13.10.93

вот они сидят и варят…


вот они сидят и варят

дача есть и есть кусты

ночью улицы пусты

а они сидят и варят


вот они сидят едят

время есть и солнце светит

в этой жизни что-то светит

если окна смотрят в сад


отцветает летний сад

зацветает сад осенний

зацветает облетает

исподволь перетекает

в белый белый зимний сад


снег на поле — почки спят

палки прутики сучочки

прижимая к стёклам щёчки

вот они сидят-глядят


вот они огонь зажгут

потому что жить умеют

или вдруг любовь затеют

на четырнадцать минут


а потом уснут на век

и проснутся очень поздно

выйдут в сад глотая воздух

размышляя что там в соснах

птица? ангел? или снег?


и услышат глас неясный —

се родимцы человек


и опять сидят и варят


6.09.94

из 3-х декартовых осей…


из 3-х декартовых осей

каждая числит себя вертикалью

так развернув пространства расшатанную келью

чтоб самоутвердиться впереди планеты всей


забыв о том что там где только двое

ну трое умников таких как мы

там эти притязанья в общем-то смешны

и вертикалью названо ДРУГОЕ


14.09.94

Ожидание


Холсты закрылись на обед

Натура вышла подышать

в «Галантерею»


Художник сплюнул стрекозой

допил из лужи небосвод

и растворился


Кричали кочки в западне

В лесу последние рвачи

срубили эхо


На берег вынесло письмо

Забилось что-то в конуре

и не рискнуло


К пяти часам он перестал

Она прошла как по стеклу

не обернувшись


Ногой нажала на бутон

раздался выдох хрустнул смех

и не совпало

Шел трамвай десятый номер


Шла пожарная машина

красным задом громыхая

по Садовому кольцу


Шел по небу месяц осень

перевертываясь в лужах

честной денежкой шурша


Шел во мне пиджак двубортный

плохо гнущийся в коленках

без улыбки на плече


Тихо-тихо шел в кармане

лист запачканный словами

запоздалое письмо


Шел в письме вопрос печальный

не имеющий ответа

не имеющий конца


Шли дела и светофоры

мчались бублики по кругу

шел и плакал тротуар


Налетел холодный ветер

завертел и вверх подбросил

и рассыпал наугад


письма крыльев серу небу

письма осени асфальту

и твое письмо ко мне

Постмодернистика


постмодернистика есть межеумное

трагикопание в порноромантике

медиковато-приглядные фантики

выросли в литеры гиперобъёмные

выросли в лидеры вздутого космоса

Space-перистальтики дети бесхозные

цинко-молочные зубы трёхзвёздные

стиснули ватно с оттенком консенсуса

словно замки кружевные лабазные

с миной поп-нонсенса

с жаждой арт-фрикции


постмодернистика в метасадочке

бредит рефлектно под боди-акацией

вяжет нью-варежку обер-фон-дочке

обер-фон-шлюпка от синкретинизма

местно отчалит челюскнув не больно

фортепедируя контекстуально

энциклопениса грозное грозно


постмодернистика ойкнет любезно

имидж свой вытянет телескопически

и коллапсируя чисто метафизически

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия