18

Крис садится напротив и пьет свой Pilsener. Она покрасила волосы в цвет огненной осени, наверное, скучая по дождям и ветру. На столе, усыпанном крошками, лежит Бегбедер, протестующий против буржуазного образа жизни. Сейчас это модно. Я не могу удержаться, чтобы не съязвить:

– Если будешь читать то же, что и все, то и думать будешь так же, как все.

– Я и есть такая, как все, – пожимает острыми плечами Крис.

– Нет, – говорю я. – Это я такой, как все, поэтому стараюсь общаться только с богемой, маскируя свою ординарность.

– Это я-то богема? – она смеется, и солнце играет на ее огненных волосах.

– Ты богема, – улыбаюсь я.

Порой я думаю, что было бы неплохо вести ночной образ жизни и засыпать на рассвете. Так я смог бы избежать многих ненужных встреч и опасных для психического здоровья телефонных звонков.

– Я бы хотел, как ты, гулять по ночам сам по себе, – говорю я.

– Это возбуждает очень недолго, – Кристина пьет пиво и сдерживает неожиданную отрыжку, – херня, короче. Ты что-то путаешь насчет меня и богемы.

– Расскажи про бильярд, – прошу я, – почему ты всегда выигрываешь?

– Я не всегда выигрываю, – пожимает плечами Крис, словно намереваясь теперь опровергать все, что бы я ни сказал.

– Все равно расскажи. – Я опускаю подбородок в сложенные чашей ладони и замираю в такой позе. Пожалуй, мне нравится Кристина, в ее худых скулах и вечно настороженном взгляде есть какой-то особый шик. Я представляю, как она наклоняется над зеленым столом и сухим щелчком загоняет шар в лузу. Вообще-то, бильярд – это мужская игра. Все мужские игры построены на том, чтобы загнать шар в какую-нибудь полость.

– Мне просто нравится играть, – говорит Крис, – в этих компаниях редко встретишь женщину, если она, конечно, не шлюха.

– А ты когда-нибудь играла на себя?

Вместо ответа она больно щелкает меня по носу. Мы молчим, слушая, как плачет кран с горячей водой, оставляя ржавые подтеки. На кухне давний бардак, поддерживать уют – привилегия замужних женщин.

– Давай покурим, – предлагаю я. – Хорошая трава, пахнет солнцем и пустотой.

– А как пахнет пустота?

– Не знаю. Наверное, пахнет одиночеством.

Крис морщится. Но не потому, что не хочет курить. Просто ей не нравятся такие разговоры. Я делаю «пионер», мы становимся у открытого окна, соприкасаясь плечами. Она почти одного роста со мной, взрослая женщина со взглядом молодой волчицы.

– Видишь трубу? – спрашивает она, показывая на котельную.

– Ага.

– В детстве я думала, что это мечеть. Я почему-то так представляла себе минарет.

Я представляю себе Крис в детстве, угловатого подростка, бойкую девочку, мечтающую о любви. Когда я был в таком возрасте, я немного боялся сверстниц, а если тайно выбирал кого-то для своих незрелых эротических фантазий, то лишал ее воли и сил, чтобы она была недвижима и беззащитна. Вообще, если помнишь человека в детском возрасте, это часто дает над ним какую-то особенную власть и в то же время вызывает чувство прочной иррациональной привязанности. И чем старше становишься, тем сильнее начинаешь ценить родственные связи братьев и сестер, потому что это люди, которые знали тебя ребенком, а их собственное детство прошло у тебя на глазах.

Мы снова садимся за стол. Но пиво уже выпито, есть мы не собираемся, так что возникает некоторая неловкость.

– Ты принес звезду с неба, – напоминает Кристина.

– Да, – говорю я, – я же обещал.

Я достаю кольцо с голубым сапфиром и протягиваю его Крис. Она берет его и молча крутит в руках, разглядывая камень. Я соображаю, что оно может быть ей слишком мало или наоборот велико.

– Это мне? – спрашивает она.

– Тебе, – говорю я, – жены у меня больше нет, кому еще мне теперь делать подарки.

– Зачем?

Я пожимаю плечами. Возможно, Крис, начитавшись Бегбедера, хочет поиграть со мной в игру трех «зачем?». По идее, в конце концов, я должен буду заговорить о смерти, потому что этот вопрос, как никакой другой, обнажает абсурдность всего происходящего. Но вести такие разговоры сейчас у меня нет никакого желания.

– Я хочу с тобой переспать, – говорю я, – разве не понятно?

Кристина крутит кольцо и наконец надевает его на указательный палец. У нее аристократически узкие кисти, но очень короткие ногти. Наверное, она регулярно стрижет их, чтобы не мешали играть.

– Мне понятно, – грустно улыбается Крис, – но давай сначала немного поговорим. Я не хочу так сразу.

Я не против. Честно говоря, я тоже не могу вот так вот сразу. Сижу теперь и не знаю, куда деть свои руки после того, как кончилось пиво. Со стороны многим кажется, что я избираю нарочито сложные траектории движения, каждый раз рискуя пролить чай, уронить телефон, невзначай коснуться женской груди. Словно мой мозжечок отказывается принимать простые решения, а мускулы сделаны из сырой резины. Должно быть, я двигаюсь так же, как и живу, без грации и без особого смысла.

– Я почти не сплю по ночам, – говорит Кристина, – в моей жизни столько всего. Мы нюхали кокаин позавчера.

– Атрибут порока и буржуазности, – вставляю я.

– Точно, – кивает Крис, – это было очень порочно.