18

Мы снова спускаемся по лестнице, оставляя за собой теплые запахи затхлого и унылого быта стариков.

Такси ждет нас, его нутро раскалилось, и легкая вечерняя прохлада не может его остудить. Я сажусь, и рубашка прилипает к спине, острый ворс сиденья раздражает распаренную кожу. Я ерзаю и никак не могу устроиться удобно. Тяжелая сумка у меня в руках заставляет сердце биться тревожно и часто.

– Ну, как он тебе? – спрашивает Вадик, – все ровно прошло?

– Нормально, – говорю я, размышляя о Маше и Тане, об их худых птичьих телах.

Мы молчим. Таксист включает радио, чтобы заполнить эту пустоту. Идет десятичасовой выпуск новостей.

– Американцы намерены инвестировать в программу освоения красной планеты десятки триллионов долларов. По всей видимости, нога человека ступит на Марс уже к концу этого десятилетия, – говорит женский голос.

Я прислушиваюсь. Я жду, когда она прочитает прогноз погоды, может быть, завтра влажное облако накроет наш город, и я с наслаждением промочу свои собственные земные ноги?

– И еще одно сообщение, – отстраненно, но с хорошим темпом говорит радио, – пятнадцать редких коллекционных тропических рыбок погибли сегодня утром в результате отключения электроэнергии в столичном выставочном центре. Электричество не подавалось несколько часов, и за это время вода в аквариумах успела остыть, что и стало причиной гибели рыб. Хозяин коллекции уже заявил, что намерен подать иск на муниципальных энергетиков, по вине которых произошло отключение. Напомним, что средства от демонстрации коллекции должны были пойти на благотворительные нужды…

Водитель переключает станцию. На душе у меня плохо, так всегда бывает, когда я трачу деньги, может, поэтому крупные покупки я делаю редко? Я проверяю пистолет в сумке вроде того, как проверяешь появившийся на лице гнойник.

Я думаю о красивых тропических рыбках, уснувших в холодных аквариумах. Странное, наверное, зрелище. Неподвижная вода и мертвые рыбы. Их маленькие тела, как листья на глади осеннего пруда, – яркие, холодные, неживые. Где-то далеко от меня сегодня рыбка за несколько сотен долларов умерла в комфортном аквариуме, как умерла бы совсем простая рыба в реке. Ничего не почувствовав и не испугавшись.

Глава 20

Я открываю дверь квартиры и вздрагиваю от чужого присутствия. Я сразу понимаю, что в квартире кто-то есть, едва переступаю порог. Вроде того, как бывает в неприятных снах, которые вот-вот станут кошмаром.

И кошки не выбегают ко мне навстречу, пусть не для того, чтобы приветствовать, а хотя бы проверить, кто пришел.

Я бесшумно закрываю за собой дверь и замираю, глядя на враждебный свет, льющийся из моей кухни. Губы у меня совсем высохли и обветрились, точно на дворе зима, а не душное лето.

Из кухни появляется Лена и тоже замирает в дверном проеме, ее темные волосы насквозь освещены электричеством.

– Ты меня напугала, – говорю я, – я совсем не думал, что ты можешь прийти.

– Ключ у меня есть, – говорит она, – почему бы мне не прийти?

– Ну, да, – отвечаю я и принимаюсь снимать обувь, опустив глаза в пол. Я ставлю сумку на пол, и вороной металл тихо лязгает внутри. Поздно явившаяся кошка обнюхивает сумку и мои руки, шелковые усы нежно касаются моих ладоней.

– Я сейчас уйду, – говорит Лена, видя, что я молчу и ни о чем ее не спрашиваю.

– Ты хотела что-то забрать? – догадываюсь я.

– Да. Уже забрала, – она скрещивает руки на груди и внезапно делается такой уютной и домашней, что у меня на глаза наворачиваются слезы.

– А может ты останешься? – спрашиваю я без особой надежды.

– Я сказала маме, что приду до полуночи, – говорит Лена, – она не очень-то радуется тому, что я продолжаю с тобой иногда видеться, пусть даже и по делу. Она считает, что мы должны подать документы на развод, а потом поделить имущество, квартиру и прочее.

– Хорошо, что у нас нет детей, – неуверенно говорю я.

– Да, наверное, сейчас это хорошо.

Я смотрю на ее правильный осетинский профиль, на строгие аланские черты лица и думаю о том, на кого бы были похожи наши не родившиеся дети. Чьи бы гены победили, мужское или женское возобладало? Родители заводят детей и ждут, когда те начнут их понимать, а когда дети вырастают, становится уже поздно исправлять тьму наделанных ошибок.

Лена подходит ко мне совсем близко, она почти одного со мной роста, высокая и сильная.

– Как ты? – вдруг спрашивает она.

– Я справляюсь, – говорю я, – но плохо.

В ее голосе больше нет ни злости, ни раздражения, она говорит, как человек, который принял трудное решение и стал от этого мудрее.

– Ты похудел, – говорит Лена, – или я просто стала замечать твою худобу?

Я правда похудел. Недавно я мыл голову, и у меня свалилось с пальца обручальное кольцо. Я, конечно, надел его назад, но потом долго не мог избавиться от неясной тревоги, похожей на страх смерти, когда болит сердце.

– Ты хочешь есть? – спрашиваю я.

– Уже поздно для еды, – отмахивается Лена, – давай просто выпьем чаю.