18

Я сажусь на пол, прислонясь к стене, и достаю пистолет из сумки. Пробую, как он сидит в руке, как обнимают мои пальцы его черную талию на рукоятке. Потом встаю в полный рост и вытягиваю руку вперед, ствол пистолета дрожит как птичий клюв. «Определи ему место, – говорит голос в моей голове, – спрячь его на хер!». Я укладываю оружие сначала в белье, потом прячу среди книг, потом кладу в коробку с обувью. Наконец просто беру его в руки и так возвращаюсь на кухню.

Я сижу, вновь окаменевший и остывший, допивая такой же остывший зеленый чай. Я стараюсь ни о чем не думать, чтобы остановить хотя бы внутреннее течение моей жизни, которая причиняет мне столько неприятностей в последнее время. И постепенно мои мысли занимает светящееся окно на черной громадине противоположного дома, как тайна, которую уже нет мочи таить про себя.

Глава 21

– Все в моем теле неправильно. Болит с-сука нестерпимо, – говорит мне Боров, когда я вхожу в его комнату, пахнущую болезнью и унынием. Он лежит на том же диване, где я его оставил несколько миллионов лет назад. Желтый, как подсолнечный мед.

– Ты ходил к врачу? – спрашиваю я.

– Здоровые л-люди к врачам н-н-не ходят, – пытается шутить он.

Юля нервно шагает по комнате от стены к стене. На ней снова короткая черная юбка, но она уже не брила ноги с неделю, а может, больше, и ее золотистая кожа внизу оттого кажется заштрихованной.

– У него гепатит, – говорит она, – может, я тоже заразилась…

– Похоже, что гепатит, – говорю я, вглядываясь в глаза Борова, будто до краев наполненные куриным желтком, – А, Бэ, Цэ, какой у тебя гепатит?

– Ааа… хер его знает. Я блюю каждый час. Ж-желчью.

Я шире открываю дверь, ведущую на лоджию. Мелкие насекомые черными точками снуют по повисшей, нестираной занавеске. Белые облака, легкие, как сны младенца, движутся у самого края неба. Я уже несколько недель не видел облаков на выцветшем от летнего солнца небосклоне.

– Мне нужно два, – говорю я.

– По четыреста пятьдесят, – кряхтит Боров. – Ц-цена выше, но дурь атомная.

Они переглядываются с Юлей. Она достает из скрипучего шифоньера бесхитростный полиэтиленовый пакет с девушкой, юной и почти голой. Я беру два бумажных пакетика поменьше и отдаю мятые деньги, влажные от пота. Я нес их в заднем кармане, что тут поделаешь.

– Есть белый, – говорит Боров, – н-не хочешь?

– Нет, – говорю я, – меня не вставляет, я от него блюю, как ты от своего гепатита.

– Т-тогда хоть воды п-принеси с кухни, – просит Боров. Я делаю ему одолжение. На кухне, наполняя стакан, сталкиваюсь с хозяйкой, но она не узнает меня. Или делает вид, что не узнает.

Когда возвращаюсь, у Борова уже все готово. Пустой аптечный пузырек от нафтизина, одноразовый шприц, зажигалка.

– Струны отвратные, – жалуется Боров на иглы, – толстые с-слишком, а у м-меня дороги тромбиться начали на л-левой руке.

Я пожимаю плечами, глядя на Юлю. Она молча отгрызает ноготь на большом пальце.

Боров дрожащими руками кипятит героин в пузырьке. Роняет струну на замусоренный пол, но все равно надевает ее на желтоватый шприц и выбирает раствор. В вену он попадает со второго раза и, проверив контроль, давит на поршень.

Голова на немощной шее тонет в серой подушке. Боров чуть прикрывает желтые глаза и медленно кладет пустую машинку на прикроватную табуретку.

– З…, – говорит он тихо.

Я молчу, разглядывая стоящую у окна девушку Борова. Солнце пронзило ее тонкую блузку, нарисовав силуэт по-крестьянски широкой спины. Мне ничего не стоит сейчас убить их обоих в этой вонючей норе.

Боров ворочается на диване. Его исхудавшие руки торчат из-под побитого молью пледа, как руки мумии. У локтей – огромные синяки с черными ранками. Неожиданно он громко пердит на всю комнату.

– Мне нужно в сортир, – медленно, но верно произносит он. Героин излечил его от заикания, только вот от гепатита вряд ли поможет.

Юля бросается к нему и помогает подняться. Я же не делаю даже попытки, впрочем, и уходить я пока не собираюсь. Они медленно ковыляют по комнате, преданные друг другу в болезни и здравии. Серая пыль комьями катится за ними следом.

Из туалета доносится приглушенный звук рвоты – словно кошка поймала птицу. Вот и у этих ничего не получается пока. Но есть же успешная молодежь – рано нарождающийся средний класс, прямо с семнадцати лет?

Боров возвращается бледный, но какой-то взбодрившийся. Он уже не хочет лежать, а пытается сесть, поджав под себя худые ноги. В ванной шумит вода, Юля моет руки.

– Она тоже заболела? – снова спрашиваю я, – какой у тебя гепатит, ты ее трахаешь?

Боров смотрит мне прямо в глаза и улыбается. Но на самом деле ему страшно, мне бы было страшно, а чем я отличаюсь от остальных?

– У м-меня дерьмо абсолютно б-белое, – вдруг заявляет Боров, – к-как глина. Эта херня уже д-два дня. А моча наоборот, т-темная, я уж думаю не с-с к-кровью ли?

– Это из-за желчи, – успокаиваю я его. Боров медленно, как во сне, вытирает тыльной стороной ладони покрывшийся легкой испариной лоб.

– Нужно лежать, – говорю я, – Боткин так лечил своих больных, он просто заставлял их все время лежать.