18

Я открываю глаза и смотрю на пистолет в моей руке. Чтобы очутиться сейчас на том поле, мне нужно спуститься вниз и бежать несколько часов, не останавливаясь и не уставая. Я вынимаю обойму, трогаю патроны, крепко сидящие в своих гнездах, и возвращаю обойму назад. Ветер надувает занавески, они взлетают и падают, словно кто-то всплескивает руками от переполняющих его чувств.

Меня до какого-то времени очень волновал вопрос: может ли человек стать пристойным писателем и одновременно… вести нормальную жизнь? Посторонние говорили мне – ты не станешь писать лучше, если будешь вести ненормальную жизнь. Близкие просто молчали, так что я до сих пор не знаю правильного ответа. А чтобы все выяснить, нужно хоть что-нибудь написать.

Может, прямо сейчас? У открытого окна с упавшим цветком? Без свидетелей и очевидцев?

Я подношу пистолет к голове. Длинный ствол с прикрученным глушителем равнодушно упирается мне прямо в висок. Помнишь, милая, когда по золотым ступеням, спотыкаясь, к богу шел, как мог, ты считала все мои паденья, сохраняя стройность белых ног?

Ладонь, сжимающая рукоятку, начинает потеть, тяжелое металлическое устройство равнодушно скользит в руке, и я плотнее прижимаю ствол к своей глупой голове.

Новый разрушающий порыв ветра вдруг распахивает все двери в моем жилище. Оранжево-голубой журнал (но в темноте все равно серый) корчится на трехногом столике, пока, не удержавшись, падает на пол и отчаянно шелестит внизу на нашем персидском ковре. Самой дорогой вещи в этой квартире.

Я облизываю пересохшие губы. Дыхание мое становится очень легким, скорее превращаясь лишь в намек на вдох и на выдох. Это какой-то момент необыкновенной ясности. Без всякого содрогания можно читать все свои мысли, всю свою неправильную жизнь. И если кто-нибудь особо проницательный вдруг, глядя мне в глаза, скажет негромко, кто я, – я выдержу и этот взгляд, и эту правду.

Указательный палец обнимает курок. Дрожь пробегает по всему телу. Я на секунду опускаю пистолет и снимаю его с предохранителя. Я знаю, как это делается, Помидор научил меня. Я опускаю голову все ниже, пока черный цилиндр не упирается мне прямо в горло. Ветер свободно летит сквозь наш город дальше на север, и моими нервными окончаниями сейчас тоже играют какие-то тайные ветры.

Но память еще цепляется за жизнь. Она услужливо показывает мне все новые и новые обольстительные картины. Она показывает мне женщину и секс, а что еще есть в мире, кроме тела? Вот уже несколько ночей ко мне приходит один и тот же суккуб – с телом моей жены, но без головы. Я совокупляюсь с этим существом в своих фантазиях, то в одиночестве, то призывая на помощь таких же безголовых и бесплотных мужчин. И эти групповые сношения лишь еще сильнее распаляют вначале мою похоть, а потом мою боль.

Я сглатываю. Я всегда сглатываю, когда очень волнуюсь или лгу. Острый кадык застревает на окончании металлического ствола, приставленного к горлу. Наверное, сейчас.

Сейчас, сейчас, сейчас…

Кошка, будто почуяв неладное, мяукает гортанно и громко, не пытаясь подражать интонациям человеческой речи. В минуты опасности все ведут себя очень естественно и мяукают так, как им велел бог.

– Паффф! – говорю я охрипшим голосом, чувствуя, как шевелится мой кадык рядом с тупым и круглым металлом. Палец скользит на курке, и мышцы неудержимо слабеют, будто из них ушла вся кровь.

Сейчас, сейчас, сейчас…

– Паффф! – кричу я, – паффф, паффф, паффф!!!

Рыдания сжимают мне горло. В отвратительном бессилии я швыряю пистолет прочь, прямо в пустой и черный телеэкран перед собой. Он разбивается с громким хлопком. Острый осколок падает рядом. Я с опозданием прячу лицо в ладонях, размазывая горячие слезы и сопли.

Господи, спаси меня и помилуй.

Я плачу уже в голос, захлебываясь и кашляя, но не испытывая при этом ни успокоенности, ни облегчения.

– Паффф!!! – кричу я на кошку, переставшую после хлопка на время играть с растерзанной традесканцией. Она убегает, а я, встав с кресла, иду к окну, чтобы запереть его и не слушать, как беснуется непогода.

Я смотрю на часы – время идет к полуночи. В комнате пахнет Африкой, или Средиземноморьем, или откуда еще прилетел к нам этот ветер. Я снимаю мокрую от пота рубашку и бросаю ее на пол, прямо на осколки телеэкрана, когда-то стоившего мне почти тысячу долларов.

Я иду к дивану и ложусь на спину, скрестив на груди руки. Я крепко зажмуриваю глаза, словно пытаясь удержать все слезы внутри, и это почти получается. Постепенно я начинаю дышать спокойно и глубоко.

Но ветер продолжает гудеть и ломиться в стекла. Должно быть, из-за этого шума мне начинает сниться страшный сон. Будто я, вымыв голову, включаю фен, и вместо теплого воздуха оттуда вырывается струя блевотины.

Я с ужасом выдергиваю шнур из сети, но блевотина не прекращает фонтанировать, постепенно заполняя ванну.

И я тону в ней.

И некому меня спасти.

Глава 23