18

Они суетятся вокруг меня, пока я обуваюсь в тесной прихожей, пахнущей обувным кремом и лаком оконных рам. Мы все немного растеряны, наверное, от того, что я так ничего и не сказал. Милые мои, хорошие. Для того чтобы стать человеком, нужно обязательно что-то преодолеть, а я, пожалуй, пока не могу. И даже эту неожиданную боль от короткой встречи не могу преодолеть. Я не добрый, просто слабый я.

– Не надо меня провожать, – говорю я, – там такси должно подъехать.

Мама обнимает меня мягкими руками, а я остаюсь деревянным и недвижимым. Я только глажу ее по спине и стараюсь дышать спокойно и тихо.

– Все у тебя будет хорошо, маленький наш, – ласково бормочет мама. – Мы тебя всегда поймем, чтобы ты там себе ни думал.

– Давай, Стас, – утешительно говорит отец, подавая мне руку.

И она не сжимается до конца.

У меня дрожат губы. Я киваю родителям и быстро ухожу прочь с чувством, что попрощался с ними навсегда и теперь оставляю их сиротами в этом мире.

Машина ждет меня, большая, белая, ветер срывается с ее покатых поверхностей и падает в дорожную пыль.

Я быстро открываю дверцу и сажусь на заднее сиденье, прямо за водителем, чтобы ему не очень было видно в зеркало мое лицо. Играет радио, там передают, что ветер в ближайшие дни будет усиливаться и может достигнуть скорости урагана в нескольких районах.

– В центр, – говорю я в седой затылок таксиста.

И вдруг рыдания взрываются во мне, как будто меня рвет от героина или еще от какой-нибудь дряни. Я открываю окно, чтобы упругий поток воздуха заткнул мне рот. Но это не помогает, и я достаю из кармана рубашки небольшую папиросу с травой и закуриваю ее трясущимися руками. Таксист пытается поймать в зеркале мое отражение, но я скрючиваюсь и жадно глотаю дым.

Кайф сгорает на ветру в считанные секунды. Я задерживаю в легких и держу его там до последнего, как делал в детстве, когда пытался унять икоту. Потом выбрасываю картонную гильзу и поднимаю стекло.

Я утыкаюсь лбом в окно. Улица течет мимо. Я запоминаю стройную фигуру женщины, остановившуюся посреди тротуара и оглядывающуюся на свой правый каблук. Чтобы лучше все увидеть, она слегка согнула ногу в колене, а я в это время мысленно леплю роденовскую скульптуру, на мгновение, на какое-то дурацкое мгновение влюбляясь в черный силуэт.

Я смотрю на нее несколько секунд, пока она не исчезает из виду.

Глава 24

Меня будит в сумерках телефонный звонок. После травы мне захотелось спать, и я забылся на несколько часов без сновидений и без желания когда-нибудь просыпаться. Я прихожу в себя от неугомонного звонка с тревогой и страхом ожидания. Как будто я лежу голый на операционном столе, только кто-то выключил яркий свет вверху.

Я сажусь на диване. У окна по-прежнему земля от разбившегося цветка, и в нее уже успела нагадить кошка.

– Да, – говорю слегка охрипшим от несвоевременного сна голосом. Далекое цифровое эхо откликается моим коротким словом.

– Стасик? – кричит в трубке Вадик, – Стасик, это ты?

– Это я, – говорю я ему.

– Ты заболель? – с тревогой спрашивает он в своем верхнем регистре мнимого педика.

– Нет, – я кашляю, прочищая горло, – я просто спал. Немного.

Вадик молчит несколько секунд. Я представляю его в домашней обстановке, в конфовых трусах с Бивисом и Баттхедом.

– Стасик, – строго воркует Вадик, – приводи себя в порядок и приходи ко мне. Я жду тебя через полчаса, поняль?

Я поднимаюсь, и мои босые ступни тонут в персидском ковре. Ветер за окном и впрямь стал сильнее, или мне это лишь кажется?

– Я… скоро буду, – неуверенно говорю я, наблюдая, как медленно выпрастывается из дневной берлоги тревожный летний вечер.

– Мы помчимся, помчимся, помчимся, – говорит Вадик, – мы найдем тебе легкость, ты не против?

– Нет.

Я выключаю телефон и быстро одеваюсь. Моя рубашка из тонкого шелка пахнет потом и плохими воспоминаниями. Я избавляюсь от них с помощью укропного аромата Salvatore Ferragano и долго круговыми движениями очищаю вечерним лосьоном лицо от сонной испарины.

В прихожей, в коробке от обуви, меня ждет пистолет, и я беру его с собой. Я надеваю синюю джинсовую куртку и прячу оружие в безразмерном внутреннем кармане. Глушитель просто сую в другой карман вместе с горстью тусклой мелочи. Сердце бьется ровно и чисто, и таким же ровным огнем нарождающегося безумия горят мои глаза, огромные, как у лемура.

На перекрестке мне встречается большой розовый Мерседес, похожий на утюг эргономичной формы. В Мерседесе четыре молодых бабы, они проезжают мимо, обдав меня розовым счастьем и женским корыстолюбием. Я думаю, хорошо это или плохо – встретить такое чудо. Потом решаю, что все же это хорошо – четыре женщины в большом розовом автомобиле, – в конце концов, не женщины принесли зло в мой мир, хотя я и не говорю, что они теперь вроде как ни причем.

Вадик открывает дверь сразу после моего звонка, точно ждал меня все это время у самого порога. Он свеж и весел, в квартире пахнет ананасами, наверное, это освежитель воздуха у него такой, а может, он жрал ананасы и смотрел в окно, подперев голову рукой, кто знает.