18

Вадик рассказывает мне о новой девушке, молоденькой, как ранний месяц март.

– Ее мать первым делом спросила меня, не наркоман ли я, представляешь?

– Не наркоман ли ты?

– Она говорит, что сейчас вся молодежь – наркоманы, – смеется Вадик, у него такие добрые глаза, когда он смеется, наверняка, ему поверили.

Усатый кот кидается мне под ноги, я переступаю через него и падаю в кресло, похожее на сидящего на корточках борца сумо. Вадик беспрестанно набирает один и тот же номер, нервно расхаживая по комнате в плюшевых тапках.

– У нее проколот пупок, – сообщает он мне, – кстати, не знаешь, где можно заказать цветные линзы разного цвета?

Вместо ответа я широко и дружелюбно улыбаюсь. Я все еще никак не могу отойти от вечернего сна, вдобавок неприятное чувство в желудке немного мучает меня. Я улыбаюсь просто по привычке, а мои привычки, я убеждаюсь в последнее время, не приносят мне счастья.

– Я хочу карие глаза, – говорит Вадик, – или глаза разного цвета. Алло! Алло!

Он убегает в соседнюю комнату, и я не слышу всех слов, что он кричит в телефон. Я поправляю пистолет в кармане и вытираю о джинсы вспотевшие ладони.

– Только живенько, Русланчик, – Вадик заканчивает разговор, возвращаясь ко мне с коробкой шоколадных конфет, – нас двое, Стасу чуть-чуть. Ага.

Я выразительно морщусь, когда он протягивает мне шоколад. Пусть сам жрет, для стимуляции полового чувства. А я не хочу сегодня никаких половых переживаний. Да и все эти переживания мне уже знакомы, сколько можно переживать одно и то же? Я думаю, что некоторым людям вообще не нужен секс (не половая разрядка, а именно секс) – подергал себя и успокоился, – таким, как я, вот не нужен.

– Пойдем-ка, – говорит Вадик, – мы сейчас помчимся, помчимся, помчимся…

И мы мчимся вниз на лифте. Лампа спрятана за железным забралом, ячеистый свет падает на наши лица, одинаково загорелые от обильного южного солнца. Больше у нас нет ничего одинакового.

Небо уже совсем посинело, влажные пятна облаков несутся так же быстро, как торопится на ночлег огромная стая грачей. Я пытаюсь себе представить спящих птиц на деревьях, но у меня ничего не выходит. Меня пугает их молчаливое ожидание, сотни маленьких существ видят один и тот же сон, возможно ли такое?

Джип накрылся от ветра своей черной, похожей на кожу крышей. Звуки рокабилли будоражат спальный район, который пока не спит, но уже дремлет. Мы садимся на заднее сиденье – впереди маячат две бейсболки, ярко-голубая и грязно-белая. Руслан протягивает нам два квадратика фольги, уместившихся на его ладони меж линиями судьбы и жизни. Я беру свой влажными кончиками пальцев, и пистолет неприятно упирается мне в подмышку.

– Поехали к Тамаре, – говорит Гвоздь, – там нюхнем и потрахаемся потом. Я под герой люблю, когда сосут, по полчаса не кончаешь.

Руслан делает музыку громче, и мы отправляемся навстречу судьбе. Каждый – своей.

– Я всю ночь лизал пупок с золотым колечком, она от этого чуть не плачет, – мятно говорит Вадик, отвлекая меня от мельтешащих огней за окном. Гримаса раздражения на мгновение перекашивает мое усталое лицо, но я снова улыбаюсь ему по привычке. Незнакомому человеку Вадик мог бы показаться невыносимым. Так ведь очень многое кажется невыносимым поначалу, а потом всегда можно притерпеться.

Мы тормозим у дома, который кажется мне знакомым. Мне иногда снятся большие пустые здания, и я брожу по ним с этажа на этаж, поднимаясь и опускаясь по бесконечным лестницам.

Высокая женщина тридцати лет открывает нам допотопную дверь. У нее красные губы, словно она ела сырое мясо, и она все время курит тонкие сигареты, которые почему-то считаются женскими. Тесная прихожая, как попало расставленная мебель, потерявшийся выключатель. Свет включается легким толчком зеркала старого, семидесятнического трюмо.

– Я – Тамара, – говорит она мне, когда я, замешкавшись, остаюсь с ней в прихожей один на один. – Ты ничего мальчик, ты знаешь об этом?

– Неправда, – говорю я ей, – я просто больной психопат, вот и все.

Тамара отшатывается от меня и пятится задом на кухню. Анодированный металл оружия выглядывает из-за пазухи, когда я наклоняюсь, чтобы снять обувь. Но никто не видит этого, даже я.

Вадик трет свой порошок между дисконтной картой магазина и банковской карточкой с магнитной полосой. Руслан бережно выкладывает деньги перед Тамарой, словно укладывает в постель младенца. Гвоздь чешет вспотевший под рубашкой живот.

Я замечаю картину на крашеной стене – она похожа на страницу из «Сторожевой Башни». Красивые чернобородые мужчины и золотоволосые женщины играют со львами и ланями в долине, похожей на рай позднего палеолита. Пластмассовая рамка украшена розами, они сплелись крепкими стеблями, протянув навстречу друг другу тонкие листья. Внезапная ненависть к пластиковому великолепию охватывает меня, как от удара молнии дерево охватывает огонь.

– Это охрененный белый, – говорит Вадик и тянет ноздрей тонкую дорожку порошка длиной со спичку, – не такой разбодяженный, как обычно.