18

Лисичка не одна. Она публичный человек, что тут поделаешь. Абсолютно голая она стоит на четвереньках на краю возвышения в центре зала. Какой-то парень, также в чем мать родила, трахает ее сзади. И не просто трахает, а будто бы пританцовывает в такт орущему радио. Все это выглядит бесповоротным, ясным и неопровержимым. Вот она – неколебимая очевидность завершенного прошлого. Вот оно – мое дежавю, ну сколько можно мучить меня?

Кровь уже пропитала мою рубашку, я чувствую, как в ногах что-то хлюпает при каждом шаге. И я останавливаюсь. Пистолет скользит в руке, норовя выскользнуть на пол.

Я долго целюсь в ее похотливую улыбку. Я понимаю, что сейчас все должно исчезнуть, как исчезает тишина, стоит лишь произнести ее имя. Все равно. Все равно всех приберут к рукам всякие старые извращенцы.

Я стреляю всего один раз. И смотрю потом, как по капле сочится жизнь из этого молодого тела.

И ливень, словно божий гнев, обрушивается на наш город.

И все начинает выходить из берегов…

Глава 25

Но ничего этого не было. Кроме дождя, конечно.

Меня будит в сумерках телефонный звонок. Я вздрагиваю, как ребенок, и, широко открывая глаза, не понимаю, что происходит. Не так все было на самом деле. А как?

Я думаю, действительно, как же все так вышло. Наверное, я просто лег спать после поездки к родителям, даже не удосужившись убрать землю из-под разбившейся традесканции. Наверное, все так и было. Не мог же я сотворить весь этот ужас.

Или мог?

В комнате стало прохладно, белые вспышки молний фотографируют мое недоумевающее лицо. Я встаю и закрываю окно. И только потом беру беспрестанно звонящий телефон.

– Да, – хриплю я со сна, и в трубке вовсе не Вадик, в трубке моя жена Лена.

– Стас? – спрашивает она, – Стас, это ты?

– Это я. – Я тру глаза, я все еще вижу плавающие мозги в ванне с мертвой женщиной. Гроза катится по небу с севера на юг. Ноги у меня совсем холодные. Ноги вообще мое слабое место. Наверное, я бы замерз здесь насмерть, если бы меня не разбудили.

– Я не могла до тебя дозвониться, – говорит Лена помолчав. – У тебя что-то с телефоном.

– С телефоном?

– В трубке завелась какая-то меланхоличная сука, которая постоянно говорит, что абонент не в зоне действия сети.

– Это не я, – говорю я.

Лена хмыкает в ответ и снова молчит. Чего она хочет от меня? Чего еще можно от меня хотеть, когда я почти что совершил философское самоубийство? Неужели примирения? Должны ведь они все простить, если вы любите их достаточно сильно? Если вы открываете им душу, должны же они простить?

Я жду. Я стою посреди комнаты с телефоном в руках, в темноте. И вся моя электроника мигает вокруг, будто летящие в ночном небе самолеты. Я просто хотел сделать свою жизнь комфортной. Я все время искал уюта. И к чему я пришел? Бессмысленность всех дел, безрадостность уюта приходят мне на ум.

– Стас, – наконец говорит она, – ты любишь меня? Все еще?

Господи, только этого сейчас не хватало. Но я сам не замечаю, с какой поспешностью, с какой истерикой выпаливаю в ответ «да!».

Она снова молчит. А мне хочется в туалет. Я не нарочно, так часто бывает, когда проснешься.

К тому же я думаю, что этот вопрос уже запоздал, а мой ответ и подавно. В жизни всегда есть какая-то трагедия. У каждого – своя. У кого-то треснуло раньше, у кого-то позже, и жизнь складывается пополам. Как складывается на большой высоте парашют, если запутаются стропы. Я хочу сказать, что в жизни обязательно бывает наивысшая лирическая точка. И я свою, похоже, уже миновал. И теперь поздняк метаться. Ни любви тебе больше, ни ненависти. Что бы я теперь ни делал, я буду только повторяться, постепенно утрачивая интерес к своим собственным чувствам и мыслям.

– А почему ты спрашиваешь? – говорю я, не придумав ничего другого. Ну, я просто должен был так спросить.

– Потому что я хочу тебе сказать кое-что важное, – говорит Лена. – Это тебя касается только в том случае, если ты любишь меня.

Я переминаюсь с ноги на ногу. Мне правда нужно отлить, что тут поделаешь. Дождь барабанит в окна. Наощупь я отыскиваю пульт от кондиционера и выключаю такую неуместную сейчас прохладу. Этот звонок меня совсем запутал. В начале мне казалось, что женщины и мужчины очень похожи, теперь думается, что все совсем не так. Как-то я непоследователен в своих теориях. Ну и хрен с ним. А кто последователен, скажите?

– Говори, – отвечаю я, – меня касается, наверняка, я чувствую.

Лена нервничает. И в эфире что-то потрескивает, словно наэлектризованная кошка.

– Хотя, подожди, – вдруг спохватываюсь я. – Ничего не говори. Я давно тебе хотел сам все сказать. Что я все понял. Почему я так живу. Я ведь не столько просто жил, сколько конструировал свою биографию. Как роман. И уже это – сконструированное – возвращал в слова. Это такой очень трудный метод. И я совсем запутался.

– Совести у тебя нет, – говорит Лена.

Точно. Совести у меня нет. И… и женщины тоже нет, если тут есть какая-то взаимосвязь, я хочу сказать.

– Ладно, – я успокаиваюсь, – я лишь понял кое-что. Не часто такое бывает, когда вдруг что-то понимаешь.